Имперский Грааль

Я окажусь одна на холодном ветру, если потеряю Рассела. Нет, хуже, чем одна — есть ведь Айна. Невозможно об этом думать, но почему думается? Пуганая ворона куста боится? Смерть Рубена меня не сломала, я была с ним, но я была «я», и я оставила Назгула в том холодном ангаре, хотя, видит бог, когда-то он был всем, что наполняло мне душу, и это не было предательством. Я забыла то время, оно прошло, а мемориальные альбомы принадлежат Брюсу. Однажды надо было сказать себе: я жива! Рассел — совсем другое, он каждой клеточкой человек, и — мужчина, что немаловажно. Подобное тянется к подобному. Он — земля, на которой я стою обеими ногами, та самая точка опоры, вокруг которой можно повернуть миры, сколько их ни есть. Все выборы сделаны, расставлены все точки над i. Все эти ледяные ветра, вспышки в космосе, в них, может быть, есть романтика для детских сердец, и даже иногда величие духа, они похищают мечты наших сыновей, но опору душе мы ищем не в них. И даже когда мы доподлинно знаем, что можем существовать в какой-то иной форме, кроме привычной, почему-то мучительно хочется сохранить именно эту, будто в ней есть что-то особенное. Ощущение руки в руке. Аромат утреннего кофе. Тяжесть спящего ребёнка.

Я не боюсь. Это тем более странно, потому что прежде вся моя жизнь была — страх, беспокойство, неопределённость. Зависимость. Разумеется, я и сейчас завишу от мужчины, более того, от него зависит мой сын. Но я не боюсь, хотя, разумеется, беспокоюсь. Это моё беспокойство — лишь рябь над бескрайним и бездонным океаном, который, оказывается, и есть «я».

Одни выбирают жизнь, другие — Зиглинду, вечный бой и вечную славу. Счастливого пути, Назгул.

* * *

Только добравшись до роскошной президентской ванны на «Скади» и утонув в горячих парах, Мари Люссак разрешила себе подумать, насколько дух её и тело истосковались по цивилизации. Хорошо, хорошо, хорррошоооо!

Счастье — это просто. Счастье — это когда тепло.

Счастье, это когда можно не думать о работе. Вообще ни о чём и ни о ком не думать. Быть одной — какое счастье.

Тишина. Никто не вторгнется в её каюту: разве что за тяжёлой герметичной дверью эхом металла отзовутся чьи-то торопливые шаги, такие далёкие, что кажется — они на другой стороне планетной системы. Мари передёрнула плечами и улыбнулась, вспомнив полибрезентовый полог палатки, куда любой колонист в любой момент мог сунуться со своим кроликом, рыбой или набором кореньев: мол, глянь — можно ли это съесть. Всё это — особенно рыба! — оставляет неистребимый запах, от которого лезешь буквально на стену, потом входишь в состояние непрерывного молчаливого воя, а после уже вовсе не можешь видеть никакую еду. И спальник на полу. И такая слышимость, что ничего не позволишь себе, кроме как сидеть и смотреть друг на друга, редко-редко взявшись за руки. Это, конечно, если есть кого за руку взять.

«Скади» — корабль представительского класса, он оборудован для дипломатических миссий, причём предполагается, что эта миссия может проходить на его борту. Потому тут есть несколько таких вот королевских барочных спален: фигурные, конструктивно бесполезные карнизы, крашенные в бронзовый цвет, несколько уровней освещения, из которых Мари выбрала самый малый, и даже ванна вместо стандартного ионного душа. И главная роскошь космической эпохи — большое пустое пространство, ещё увеличенное зеркальными панелями. Плотный, сгущённый темнотой воздух. Много, много места в твоём полном распоряжении.

Выйдя из ванной, где вода и пар изгнали из каждой клеточки её тела стылую память об Авалоне, Мари насладилась прикосновением сорочки из нетканого хлопка, длинной, облёкшей тело до самых ступнёй. Пройти босиком по ковру — какая дивная, забытая роскошь. Забраться в постель с видеокнигой и забыть о ней, предоставив героям метаться и страдать на её страницах без всякого внимания и сочувствия.

Все снова на своих местах. Это отрадно. Мари потянулась, перекатившись с боку на бок, бездумная и бессмысленная улыбка покинула её лицо.

Это был самый тяжёлый и совершенно бессмысленный разговор, и хуже всего, что Рубен слышал его от слова до слова, стоя за её плечом, а отец не снизошёл, чтобы отослать клона прочь и поговорить с дочерью наедине. Клон — это вещь.

— А разве ты не этого хотел? — Мари говорила самым своим капризным тоном. — О чём ты думал, когда подписывал тот шебианский договор? Ну что ж, теперь это моя игрушка. Изготовлена для меня под заказ, не так ли?

— Игрушка более не актуальна, — ответил дочери Люссак. — Держа это при себе, ты провоцируешь скандал.

— Биохимия и у него и у меня прежняя. Да, конечно, теперь это не «Брюс Эстергази». Ну и что? Что значит имя? Роза пахнет розой… Я возвращаюсь на Зиглинду, если ты настаиваешь, но он едет со мной. Спасибо, папа, я знаю, ты хотел, чтобы он мне понравился.

Как он не видит? Как можно быть настолько слепым?!