Имперский Грааль

Этого мало, надо ещё уметь вставать. Матери кажется, что Брюс в этом возрасте был поспокойнее. Посолиднее. На Айне синий комбинезон с перекрещенными на спине лямками — очень удобная штука, позволяющая материнской руке вовремя цапнуть за эти лямки. Под комбинезон поддет пушистый свитерок: в это время мы ещё не включаем отопление, а на улице уже довольно прохладно. Да, экономим деньги, хотя на здоровье мы бы экономить не стали. Эта температура стимулирует активность ребёнка. Напрыгается — тут же на матрасике и заснёт, тогда и мать отдыхает. Жизненный цикл матери подчинён жизненному циклу ребёнка: опыт уже есть. Копна чёрных кудряшек, круглые щёчки-яблочки. Мы даже снимались в рекламе каких-то детских мелочей: здоровое дитя с отпечатком отцовской любви и материнского долгожданного счастья на рожице. С каждым ребёнком вновь переживаешь детство, и это вот, третье вышло самым настоящим. Правильным.

У Айны есть отец, а у Натали — муж.

Конечно, это выглядит совсем иначе, чем жизнь на иждивении Эстергази. Натали считает и планирует: это вот мы купим сейчас, а с этим можно повременить до следующего месяца или года. За столом нас четверо, а карточка кредитная одна. Но в то же время, когда Натали выбирала… нет, будем честными, она не выбирала, потому что выбора у неё не было… Любое-другое-прочее — это уже не жизнь, а служение чужой жизни, вечно тоскливое подглядывание за чужим праздником в заиндевевшее окно.

Иногда на её горизонте возникали «сёстры» — местные функционеры и ненастойчиво, за чашечкой чая предлагали устроиться поработать. Работа, в основном, была такого свойства: куда-то съездить, с кем-то поговорить. Делиться душой.

Если для тебя поровну «да» и «нет», сказал Рассел, когда она с ним советовалась — я бы не хотел. Останься нашей. Они хотят не твою работу, они хотят тебя.

На Пантократоре этот ресурс ценится больше других: личность, душа, харизма. Есть люди, которые единым движением души разделяют: это вот будет хорошо, а вон то — совсем даже хорошо не будет. Единственное место в мире, где платят за то, что ты — человек хороший.

И они думают, я это могу?

Допустим, могу, если речь о Брюсе или Айне: слово матери, подтверждённое молчаливым согласием отца — краеугольный камень нашей счастливой семьи. Но общество состоит из семей, как из кубиков, и из семей в мир выходят взрослые, правильно воспитанные дети. Пантократор интересуется, будут ли они строить свою ячейку по образу и подобию той, из которой они вышли, или же будут строить её по принципу — лишь бы иначе.

Пантократор считает, что если мужчина способен создать семью и защитить её, он может личным примером научить тому же сто пацанов, которые глядят на него рты разинув. Дело лишь в том, чтобы он верил в добро и зло и узнавал их в лицо.

А женщина научить не может. Этому учит только жизнь, интуиция, вовремя сказанное слово, поданная рука, и при всём этом сто шансов против одного — научиться злу.

Кто-то с пеной у рта твердит о самореализации. Вон, мол, Мэри-Лиис Дален на Зиглинде ведёт ток-шоу «Как мы воевали», хотя, как вспоминается Натали, воевала та больше по пилотским койкам, пока они с Магне не поговорили о любви посредством нескольких хлёстких пощёчин. Тогда наступил катарсис, они рухнули в объятия друг друга и неразлучны до сих пор. Строй рыжих погодков гордится родительской военной славой, и всё у них хорошо. Кто-то ещё из дам того призыва пишет стихи для регулярной передачи, доводя до слёз ветеранов той войны и романтически настроенных дев. И ты могла бы…

А у тебя — только муж, с которым счастливы твои дни. И ночи тоже. Каменная стена, в укрытии которой твой сад.

Что ты дала миру? Детей, которые, выйдя в мир, скажут: да, у меня было счастливое детство, я знаю добро и любовь. Это трудно, да, и будут ошибки, но это всё как аварийная посадка на воду, ночью — держишь курс на луну. Это лестница в небо, и мы, поколения — ступени в ней.

И Пантократор хочет, чтобы я произнесла это вслух. Он хочет, чтобы таких детей было сто.

Я не умею абстрактно. Может, у кого-то больше души, честь ему и хвала, но стоит мне подумать о сотне, и я сомневаюсь в себе. Айна спросит — кто тебе дороже. Брюс скажет — это не любовь, это игра, работа, фальшь. Неправда, ток-шоу, пошлость! Я и не думал, что ты можешь сделать из любви работу. Пусть цифровой манекен слепят, чтобы улыбался всем одинаково. Но только не с тебя, слышишь, мам! Рассел ничего не скажет, может, спросит только: тебе это нужно? И я задумаюсь. И в сотый раз скажу — нет. Вы моя реализация, мне хватит. Трое в моём сердце — и оно переполнено. Всё остальное проходит в номинации «весь мир», оно немного меньше.

Благодаря тому, что есть эти трое, я даже могу любить этот ваш «весь мир». Иначе ему пришлось бы худо.

Но я верю в добро и зло, и ещё, оказывается, я умею любить. Потому я — ваш человек. Потому что, оказывается, многие не умеют.

Но говорить «нет» намного проще, когда за плечом Рассел.