Имперский маг

— Чтоб вот так убивать, надо ненавидеть. До того ненавидеть, что ничего внутри не остаётся, кроме ненависти. Такого не сделаешь по приказу, — тихо говорила девушка, водя указательным пальцем по кромке столешницы. Штернберг припомнил, как она прослеживала пальцем извилистые линии грязных разводов на железном столе в камре для допросов, в штрафблоке Равенсбрюка.

— А больше я ничего и не умею. Я, похоже, и вправду недочеловек, да?

— Послушайте, кто вам какой гадости наговорил? — поморщился Штернберг. — Что вы, в самом деле, заладили, перестаньте сейчас же.

Курсантка покорно замолчала. Штернбергу было странно-неуютно. Его хищной зверушке не полагалось задавать таких вопросов. Даже нож в её руках был естественнее и понятнее. Но, кажется, он серьёзно ошибся в своём суждении о ней. «Можно… я останусь здесь?» — спросила она тогда, и какая прозрачная дрожащая тишина ждала его ответа. Да, девица была дикаркой — но, похоже, всё-таки не из людоедского племени.

— А чем вы сами хотели бы заниматься? — спросил Штернберг с неподдельным любопытством.

Было очевидно, что девушку его вопрос сильно озадачил.

— Я не знаю, — неловко сказала она наконец, глядя, по обыкновению, на его руки.

Девчонку определённо завораживают все эти кольца и запонки, подумал Штернберг. Ей никогда раньше не доводилось видеть столько драгоценностей сразу. Никто никогда не дарил ей блестящих безделушек, какие обычно дарят девушкам, да и вряд ли она когда-нибудь дождётся подобных подарков…

— Раз вам не по душе чёрная магия, оставим её в покое, Бог с ней. С вашим талантом можно достичь успеха и в других областях. Герр Франке уже объяснял вам основы ясновидения?

— Да, — девушка нахмурилась. — Но он не хочет, чтобы я ходила на его занятия. Он говорит, у меня для этого слишком грязная аура. И не разрешает даже дотрагиваться до тех кристаллов, которые раздал остальным.

Штернберг вздохнул. Впрочем, всё вполне справедливо, следовало ожидать…

— Я поговорю с герром Франке — хотя нет, вот что, обойдёмся лучше вовсе без него. — «Грязная аура». Можно подумать, сам Франке носит над головой сияющий нимб и достоин немедленной канонизации… — Да, для начала нам придётся съездить в город и приобрести хороший инструмент. — Штернберг улыбнулся пришедшей в голову забавной идее.

—  Нам? — повторила Дана.

— Вот именно, мне и вам. Без вас выбор не будет удачным.

— Какой ещё выбор? — спросила она с опаской.

— Это сложно объяснить. Лучше просто увидеть.

Штернберг стёр с пола белой тряпицей Глаз дьявола и с усмешкой поглядел на огорошенную новостью курсантку. Та, однако, вовсе не казалась сильно напуганной или недовольной.

Прежде всего Штернберг взял у врача школы медицинскую карту курсанточки. Помимо подробных антропометрических данных, каковые, собственно, ему и требовались, он обнаружил там кое-какие любопытные и умилительные записи. Так, в расологической иерархии его ученица была определена как «хорошо сбалансированный расово-смешанный тип» (сбалансированный и впрямь на загляденье хорошо, господа расоведы, куда там вашим арийкам). Цвет глаз был расписан как «тёмно-зелёный со светло-зелёными, серыми и карими вкраплениями» (такая тщательность позволяла догадываться, что бедный протоколист утонул в этих глазах). Зрение — высший показатель (везёт же некоторым). Хронических заболеваний не имеет; на здоровье не жалуется; рана на ноге зажила без осложнений (слава Богу). Гинекологическое обследование (так-так, любопытненько): месячные восстановились. Virgo, (Ах, какая прелесть!)

Штахельберг — Нойкирхен 23 апреля 1944 года

— Дана.

Из всех преподавателей только он один звал её по имени, и его голос невозможно было спутать ни с чьим иным — обволакивающий, мягко ложащийся на слух, как густая синяя тень на снег. В последнее время ей почти нравилось слышать этот голос.

— Пойдёмте со мной.

Что-то в нём на сей раз было необычно. Дана не сразу поняла, что именно. Сегодня он был не в униформе, а в гражданском костюме (и его длинный силуэт стал ещё прямее, ещё уже с боков, ещё шире в плечах). Тем не менее это была прежняя его чёрная шкура — претерпевшая незначительную линьку, чтобы вышедший из стаи незаметно влился в стадо.

Дана покорно пошла следом за ним. Она теперь старалась быть очень послушной. Ей хотелось, чтобы он как можно чаще бывал рядом — говорил с ней, учил чему-нибудь или хотя бы просто сидел напротив и заполнял какие-нибудь ведомости своим каллиграфическим почерком, а она смотрела. С ним было хорошо и таинственно. После выхода из полумесячного заключения она научилась ценить его ни с чем не сравнимое присутствие. Но он — эсэсовец; её странная привязанность к нему невероятно постыдна. Дана сердилась на себя за то, что позволила этому вкрадчивому чудищу обрести какое-то особое значение в ее глазах.