Импульсивный роман

— Подумай, мне вдруг вспомнилось. Я пишу о другом — и вдруг это. И я стала писать об этом в совсем другой канве. Правда, не знаю, как закончить. Ту историю я так и не узнала до конца. Налетели дела, свои истории, без убийств, конечно… — Тетя Аннета засмеялась и стала смотреть в угол блестящими и неспокойными глазами, и взгляд этот потряс Томасу. Она поняла, что тетя Аннета действительно не здесь, а там, в Париже, бог знает когда, и видит всех троих: парня, дурнушку и возлюбленную.

— А это было давно? — спросила Томаса с интересом, которого у себя не ожидала, к писаниям тети Аннеты.

— О, очень давно, я только-только вышла замуж, — откликнулась Аннета и снова стала смотреть в угол.

— Но вы же пишете дневник, — уточнила Томаса.

Аннета чуть сморщилась и чуть задержалась с ответом: ну да, конечно…

— И вы придумываете? — сказала Томаса то, что хотела сказать, осуждая Аннету. — Придумывать дневник? Зачем?

— Почему же придумываю… — сказала Аннета немного недовольно.

— Но ведь вы сами сказали, что не знаете, как закончить убийство.

— Ну да. Но и что же? Я не знаю конца и потому додумываю, дописываю. Я так хочу, — сказала уже суховато Аннета и посмотрела на Томасу внимательно.

— Вы и должны остановиться на том, что знаете. Ведь иначе это не дневник, а ваши выдумки. — Томаса не понимала, как посмела она учить тетю Аннету. Но ее возмущала игра с дневником. С правдой. С жизнью. Так нельзя, решила Томаса.

Аннета же продолжила занимавшее ее.

— Мне приходит в голову кое-что. Например, что дурнушка любила его, и он это знал, и это мешало ему и возлюбленной, а дурнушка не была такой уж добрячкой и как могла мешала им жить… Вот так, наверное…

Томаса ушла тогда, потому что тетя Аннета вдруг бросилась к столу и стала быстро строчить в своей тетради. А теперь Томаса сама придумывает убийство, и вдруг она подумала, что, пожалуй, сейчас она могла бы рассказать, как это все случается и как получилось тогда, в Париже. И убитая была вовсе не дурнушка. Тетя Аннета же ее не видела…

Холодный подоконник еще раз подтвердил, что Томаса никому не нужна, но и ей никто не нужен. А раз так, то она смело вступит со всеми в нормальные отношения, но уже на другой основе: никто никому не нужен.

И еще ее мучил один вопрос. А если бы ничего не открылось? Она бы вышла замуж за Колю, и они стали бы жить, как живут все? Она бы любила Колю (она позволила себе роскошь признаться в том, что ОНА БЫ КОЛЮ ЛЮБИЛА), а он? Мужчине, говорят, вовсе не обязательно любить жену, мужчине многое позволяется, это она краем слышала и обдумала. Значит, мужчины не любят жен, а жены это знают и никак за себя не борются. А она бы боролась? Вообще ничего не известно, что станется с ними со всеми через два года, например. Наверное, ничего. Коля поступит куда-нибудь служить. Говорят, новые власти заставляют служить и женщин. И главное у них — служба. Такой у них закон: кто не работает, тот не ест. А если человек не захочет ни работать, ни умирать с голоду, ни голодать, тогда что? Захочет ли работать мамочка? А она сама? А что будет делать тетя Аннета? Хотя писание дневника, с утра до вечера, — очень было похоже на работу, трудную, наказанную кем-то. А остальные не работают. Только Юлиус работал. Да что это за работа! — сидеть целый день в магазине. Томаса смутно чувствовала, что если бы Юлиус остался в живых и продолжил сидение в магазине, никто из новых службой это бы не посчитал.

Зима нынче странная, темнеет так рано, что не успеваешь встать — начинается вечер. Хочется отворить что-то и вытащить оттуда солнце и заставить его светить долго и обширно. И нисколько не пахнет весной. Как будто вечно теперь будет зима. Если Коля ей сделает предложение, она выйдет за него замуж. Коля будет работать, а она бороться за него и никому не скажет, что все понимает.

Подоконник нагрелся от нее. Томаса спрыгнула на пол и клубком перекинулась на диван, который годами стоял неприкосновенным, как бы храня очерк тела штабс-капитана, любившего полежать здесь после обеда с трубкой, а только теперь раздрызганного чужими телами. Кинулась, натянула на себя край бело-синего пледа, привезенного Аннетой из гористой или равнинной — в общем, фантастически далекой и даже как бы не существующей — Шотландии, и, закрыв глаза, мгновенно заснула.

Коля маялся по коридору, не слыша из кабинета ни звука. Он чувствовал себя несказанно одиноким, будто отныне и во веки веков. Он ждал хотя бы звучка из кабинета, от Томасы, чтобы броситься ей в колени и рассказать все как на духу и о себе, и ее сестре, о любви и ненависти, и о том, что происходит с ними со всеми. Она, Томаса, умная, и что она скажет, то он и сделает. Но Томаса так и не вышла из кабинета.

Настало еще одно утро. Юлиус был мертв уже более суток, и к этому стали привыкать. Но сегодня утром опять всё возбудилось, всё всколыхнулось и стало меняться. Начинались похороны.