Импульсивный роман

Не представляла она себе существо человека, сидящего перед нею за столом. Она стала разбираться в таких вот людях многими годами позже. Таких или подобных. Но и Фира тогда будет уже другая. Дама в котиковом манто, в белой, рытого бархата шляпке и лайковых перчаточках на ручках с маникюром. Правда, ручках широких и разлапистых. А уж особо неловко толстопятым кочкастым ногам в лаковых узеньких лодочках на каблуках. Как будто в каждое подстопье гвоздь вбили. Будет любить Фира домашние мягкие тапочки, которые если красивые, то можно и на курортах носить и в магазин поблизости сбегать, но ведь другой раз и лодочки надеть надо. А девчонки народились хоть куда, высокие, глазастые, шеи длинные, как у барынь, а вот ходят, как и мать, гусынями. Фира измаялась, их воспитывавши. Коровы стельные, да разве так девушка ходить должна? А ты, мама? — отвечают. Фира им снова: я, дуры, три года в школу ходила толечь, да потом техникум два года, курсы то есть, а вы вон, в институтах. Я босиком-то по сырой землице на всю жизнь находилась, а вас ведь и дома по паркетному полу только в замшевых тапочках ходить просишь. А иди ты, мать, — отвечают. И ффырь на улицу. Фира из-за шелковых гардин глядит — и сердце кровью обливается — шкандыбают, а не идут, девки-то ее. И парни стали разбористые. Сами без году неделя образованные, а рассуждают: интеллигентная, неинтеллигентная, я высшую математику знаю, а она чего? Ну насчет этого Фирины девки куда там. Одна иностранный кончила, другая не кончила, так по парикмахерскому делу — художник. Фирина племянница за директором магазина замужем (бывший-то каптенармус), приходит к тетке в гости и хвастает: то гардероб купила, то кушетку, то черно-бурую накидку. Детей нет, вот она и разговляется. Директор ее только пташечкой и называет. Модница. Над Фирой посмеивается (хоть и уважает): что это у вас, тетя Фирочка, подушки на тахте горкой? И цветы восковые, гладиолусы, в вазах торчат? Мещанство, говорит, у вас, тетя Фирочка. Фира иногда терпит, а иногда и обиду выскажет, с сердцем. Сраная ты, говорит, директорша. Не я бы, дак ты до сё подзаборницей была б. Племянница в слезы и кричит: не вы, не вы, меня мой Кирюша сам взял. Фира еще кой-чего такого скажет, что племянница только подолом махнет, духами шибанет и уйдет. А перед Фириными девками лебезит: ах девочки, что теперь в Париже носят, ах девочки, этот Вуткин такой художник! Девки хохочут и поправляют: Водкин, Петров-Водкин, сестричка. Племянница в спор бросается, не может того быть, чтоб у художника такая фамилия неприличная была, это они ее дурют. Девки гуськом за дверь, похохотать. А походки у них как у Фиры… Вот тогда или немногим раньше учует Фира, как разговаривать с такими, как Машин. Хотя и тоже не до конца. А теперь-то ей совсем невдомек, и Фира брякнула:

— Приходил молодчик к ей.

Машин вздернулся:

— Какой молодчик? Что за ересь!

— А я и говорю, — через силу, но куда уже деваться, — выдавила Фира, — пришел под утро. В пять часов, у меня часы с собой взяты. — Глянула на Машина и увидела, что он слушает, какое лицо у него, от страха не разглядела, но увидела — слушает. Тогда она, успокаивая себя, уселась поудобнее, почувствовала, что попала в яблочко и сколько бы она теперь ни рассказывала, слушать ее будет взбрыкнутый начальник с неослабным вниманием. — Стучит. Я проснулась, слышу — шасть по коридорчику, шасть шажочки. И шепчутся так недолго. Тут я на часы и заглянула, тёмно, поднесла к окну, тёмно, не вижу, то ли четыре, то ли пять. Я часы-то повернула к окошку, гляжу — четыре, мне стрелки-то прибредились, что на четырех…

Машин медленно сказал:

— Что вы мне тут сено-солому несете. Говорите с толком. Что. Кто.

…Дура стоеросовая, идиотка нелеченая, курица безмозглая… — с бешенством думал Машин, глядя на Фиру.

Вот таким она его боялась. Глаза белеют, и молчит, а смотрит как конь дикой. Как такому рассказывать? Не умеет Фира по-военному…

— Баловались, — сказала тогда Фира коротко.

Машин сдержался, не накричал на нее, а надо бы. Пришла с чушью, бабьими сплетнями, о чем — неизвестно. Но где-то внутри Машин чувствовал, что ужасную, немыслимую правду неуклюже выкладывает ему Фира. И надо в этом разобраться. А там… Машин встал.

— Рассказывайте, Глафира Терентьевна, только ясно и коротко. Что там у вас произошло.

Вон как повернул, подумала Фира: у меня произошло. Да не у меня! Не у меня, а у твоей крали. Но так, естественно, Фира не сказала, а, махнув на все, стала рассказывать как умела, а умела она только с ненужными подробностями, заносясь вправо, влево, не умея владеть ни языком, ни как следует памятью, ни мыслью. К сожалению.

— Ну вот, смотрю я на часы-то (Машин стиснул зубы) — четыре. Думаю, встать? Спросить, кто? — тут Фира остановилась, так как вспомнила, что она подумала тогда про Машина. Она молчала, уставившись на Машина, а он не мог понять этой остановки и, собрав все терпение, ждал продолжения.

Скорее всего Фира бы и призналась, что тогда подумала, но Машину надоело ждать, и он подтолкнул ее, сказав:

— Ну, и ты вышла.