Импульсивный роман

Наконец Эвангелина устала и заснула. А проснулась уже в темноте, и ужасная слабость окутывала ее. Дом был темен, пуст и холоден. Хотелось заплакать, но не получалось. Она закрыла глаза и представила, что все дома, и она прилегла на диван перед ужином, и ей хочется спать и спать, а мамочка не позволяет спать перед закатом, и Эвангелина делает вид, что не спит, старается что-то отвечать, смеется в полудреме — и блаженно засыпает.

Фира ушла домой, к себе, в дом аптекарши, хоть минутку погреться и попить чаю. Она ожесточилась против Машина и этого не выдержала. Села в кухне на табуретку и заревела. В голос. Она ревела все громче, даже начала понемногу причитать. До того ей было обидно. Хотела бы перестать, да слезы так сами и рвались наружу. Тут на кухню зашла аптекарша. Она стала у притолоки и покачивала головой, не произнося ни слова. И увидев это, Фира снова зарыдала. Так действует публика. Тут старая аптекарша подползла на своих корявых, старых, больных ногах к Фире и, обняв ее за голову, стала покачиваться вместе с Фирой и Фиру успокаивать и говорить:

— Ой, Фирочка, какая же ты хорошая девочка (для аптекарши Фира была не старше Томасы), таких, как ты, поискать, разве найдешь теперь, разве найдешь…

Эти слова удивили Фиру, и она приостановила свой плач. Аптекарша же с одышкой подтащила к ней табурет, села и, тяжко, с хрипом дыша, сказала, начиная, видимо, какой-то интересующий ее разговор.

— Только подумай, была какая семья. Дети чистенькие, цветочки, а не дети. Сама красавица, муж, правда, всегда был слабенький, как говорят, не жилец, а?

Фира совершенно перестала рыдать и пыталась понять, о чем и о ком хочет сказать аптекарша. Но не спрашивала, а ждала, когда же само все узнается. Фира знала закон — спросишь, спугнешь новость, и улетит она, и не скажет ничего человек. Потому и притихла Фира. Но замолчала и аптекарша, ничего не слыша от Фиры, потому что у аптекарши был свой закон: сказать немножко новости и ждать, пока другой продолжит, не выноси сразу все, что знаешь, или подожди вопроса, чтобы интерес не загас. Так они и молчали, только аптекарша покачивала головой. Она покачивала ею еще и от древности, потому что шея уже не выдерживала мудрости этой головы. Тогда Фира все же спросила:

— А что?

Этого было вполне достаточно для аптекарши, которая не могла уже молчать.

— Я знала, — сказала аптекарша, — что ты их любишь. Как ты заботилась о девочках! Даже когда ушла от них, правда же, Фира?

— Ага, — сказала Фира, не понимая ничего.

Аптекарша знала о смерти Юлиуса и думала, что Фира плачет о бывшем своем хозяине. Удивилась и была тронута такой преданностью. Аптекарша хотела вместе с Фирой повспоминать старое доброе время, когда их городок жил тихой и единой жизнью, где все знали друг друга, и все друг другу сочувствовали, и друг другом интересовались. Вот о чем хотела поговорить старая аптекарша. Но почувствовала, что Фира то ли чего-то недоговаривает, то ли никаких подробностей о теперешней семье Болингеров не знает. И тогда она сказала:

— Жаль Алексея Георгиевича, такой приятный был господин и вежливый. Я тебе говорю, самый вежливый в нашем городе.

Тут Фира охнула и кое-что сообразила.

— Неужто помер? — спросила она аптекаршу.

— А ты не знала? Ты не о нем плакала, когда я пришла? — в свою очередь удивилась аптекарша.

Фира фыркнула.

— Очень мне надо по ем плакать. Нагрешил много, вот и прибрался.

— Ой какая же ты злая, Фира! А я думала, ты плачешь по новопреставленном рабе божие Алексее. Какой же он грешник, подумай сама!

Аптекарша продолжала еще что-то говорить, но Фира ее не слушала. Она скоренько собралась. Она спешила. Все в ней дрожало от нетерпения и любопытства. Щеки горели маковым цветом, и стало опять видно, что Фира молода и недурна собой. Новость привела ее в состояние восторженного ожидания — вынос тела, похороны, плач над могилой, поминки и многое другое, что так заполняет жизнь интересом. Театр.

А до этого предстоял пущий интерес: пойти в дом и посмотреть на покойника. Никогда Фира этого не пропускала. Ее охватывало жгучее любопытство, любознательность, и она лезла в первые ряды родственников, даже если знала умершего мало. Ей НАДО было посмотреть ему в лицо. Уставиться в него и впечатляться. Как оно бесцветно и костисто и как спокойно, будто и не умирал он в муках. Но всего этого Фира не думала, она смотрела и смотрела, жадно, до изумления в глазах, пока кто-нибудь из родственников, тот, кто не рыдал в забытьи, а следил за благопристойностью процедуры, пока этот родственник, увидев ее жадный до неприличия, окостенелый взгляд, не отводил Фиру подальше. Ах если бы она умела размышлять, сколько бы наблюдений смогла бы она пересказать, и удивительнейших! Но она этого не умела и только смотрела.