Инь - Ян (СИ)

— Команда тридцать четыре! — зовут нас, — Левое плечо вперед, — усиленная мегафоном гремит команда присланного за нами из части офицера, — шааагом марш!

Маршем запели трубы, к выходу из ворот областного военкомата двинулась наша колонна. И сквозь духовую музыку с нарочито похабной улыбочкой я отвечаю шагающему рядом Олегу:

— Я уж так постарался, что чуть не стер, должно хоть на полгода хватить.

— То-то мы тебя вечером никак застать не могли, — ухмыляется Олег и толкает меня плечом.

Только из ворот вразброд не в ногу вышли, всего метров двадцать прошли толкаясь в строю, и задевая друг друга за ноги, как смотрю, а на детской скамейки расположенного рядом садика стоит Инь и по лицам идущих в колонне призывников мечется ее взгляд.

— Это же шлюшка вьетнамская из трикотажки, — узнает ее Олег, ехидно интересуется, — уж не тебя ли провожает?

Вот тут то и совершаю я поступок чье имя — подлость.

— Ты что долбанулся?! — отводя от девушки взгляд, громко и насквозь фальшиво возмущаюсь я, — да на хрен она мне нужна? Да я ее после того раза и ни видел больше.

Чувствую на своем лице взгляд Инь и опуская голову смотрю по ноги. Движется по улицам колонна, не в такт шагает весенний призыв восьмидесятого года, гремит музыка, лают мегафонные команды, и мы уходим.

Прости Инь, но ты сама виновата, я же просил тебя не приходить. Ну кто ты такая чтобы меня провожать? Желтенькая, тщедушная, страшненькая, мне же стыдно за такую подружку будет. Меня же ребята подначками замучат. Зря ты пришла, я отвожу взгляд и не вижу тебя. Мне и сейчас стыдно — за себя.

Эпилог

Перед входом в школу прямо на кирпичной стене укреплена мраморная мемориальная табличка. На ней фамилия имя и отчество Олега, дата рождения и смерти. 1960–1980 гг. Почти выцвели буквы, потрескалась небольшая мраморная плита.

После учебки мы оба попали в Афганистан. Я в десантно-штурмовую бригаду, Олег в 103 дивизию ВДВ. В декабре 1980 года его убили. Обстоятельств я не знаю. Посмертно он награжден орденом Красной Звезды.

Пашку призвали через полгода, он попал служить в Группу советских войск в Германии — ГСВГ. Вернувшись домой он при каждом удобном случае хвастал, о том сколько немок поимел за время службы. Я и сам соврать горазд и потому ему не верил. В 1991 году плюнув на развалины СССР, Пашка уехал жить в объединенную Германию. Он женился на былой немецкой подруге. Потом развелся, и снова уехал теперь уже в Канаду. Там опять женился. Знаете кто его новая жена? Дочь вождя племени дакота — сиу. По жене он теперь индеец и входит в какой то там совет племени. Все эти подробности с гордостью за своего сына рассказала мне Пашкина мама. Он ее не забыл, не бросил, постоянно пишет письма и присылает деньги. Сама уезжать в чужую страну она отказалась, здесь у нее младшая дочь и двое внуков. Она мне и фотографии показывала. Пашка немецкий бюргер в пивной. Пашка в индейской одежде. На голове укреплен набор из перьев. Задумчиво смотрит он на противоположенный берег озера Онтарио, рядом с ним два маленьких мальчика сиу в национальных нарядах. На другой стороне озера уже США. Сжимают в руках юные краснокожие воины луки и томагавки, а носы то у них курносые — Пашкины. Ну, Пашка! Ну, ты и жук! Ни триппер, ни развал СССР, ни океан тебя остановить не смогли. Все-таки перешел ты через воды Атлантики. Ну что ж… Удачи тебе Пашка — Дакота! И воистину чудны дела Твои Господи!

В девяносто втором году трикотажный комбинат обанкротился. Женя осталась без работы с двумя маленькими детьми на руках. Ее муж еще в восемьдесят девятом году хлебнул паленой водки и отъехал в мир иной. Я встретил ее в марте девяносто третьего года на рынке. Она доставала из огромной клетчатой сумки детское барахло и показывала тряпки молодой беременной женщине.

— Дешево отдаю, берите, — уговаривала она покупательницу.

— Здравствуй Женя, — я подошел к ней поближе, — узнаешь меня?

— Как же, как же, — неприятно усмехнулась она, шмыгнув носом, — прынц с фингалами.

— Вы знакомы? — бросив вещи и насторожившись, спросила меня покупательница, пристально глядя на Женю.

У Жени красное усталое обветренное лицо, одета в уродующий ее фигуру зеленоватый безразмерный китайский пуховик, вся сгорбилась, в руках держит продажные тряпки. Не ухожены у нее пальчики рук, все на холоде потрескались, на ногтях следы дешевого маникюра.

— Не в этом смысле, — опять усмехнулась Женя, и осипшим голосом базарной торговки успокоила мою жену — не бойся я с ним не трахалась. Иначе он бы и близко бы не подошел. Ну как вещи то будите брать? Так и быть со скидкой отдам.

Мы взяли и расплатились. Потом ушли. А она осталась на этом торжище, на холодном ветру, добывать кусок хлеба для своих детей.

В девяносто седьмом году когда я уже вовсю занимался юридической практикой, Женя пришла и попросила помочь ей с оформлением документов на фирму и аренду помещения. Я все сделал.

Сейчас у нее три магазина, ухоженная внешность, молодой как с обложки глянцевого журнала любовник и пустота в глазах. На дворе уже третье тысячелетие.