In medias res

А. А. Карасевой (Помпеевой)

27. VI —1.VII.43.

Милая моя Аничка!

Твои письма искренне меня радуют, пиши мне чаще, а то я так одинока здесь. Все поразъехались, а новых друзей не заведешь сейчас, особенно здесь в условиях нашей жизни. Недоедание – основная причина. Ты, может быть, знаешь про Нину Воробьеву, это единственная оставшаяся моя приятельница, но и к ней я воздерживаюсь сейчас ходить. Она обеспечена, кроме того, часто получает посылки от мужа, ходить к ней глотать слюнки – очень тяжело. Сытый голодного не разумеет, обижаться не приходится, время такое тяжелое, каждому – до себя. За время войны она страшно изменилась. Я сейчас нахожусь не в плохих условиях, кроме первой категории имею дополнительный обед из 3-х блюд.

1) Суп (правда, всё были щи из белой кислой капусты).

2) Каша ½ порции, т. е. на 20 гр. крупы, с маслом и частенько дают котлету или колбасу или биток шротовый.

3) Компот или какао сладкое или с конфеткой.

А сейчас я имею и ужин такой же. Нормальному человеку это было бы вполне достаточно, а мне – как дистрофику – всё мало. Я понемногу наедаюсь, но медленно, до прежнего вида мне не дойти. Я сейчас стала, как Нюська или – как ты до войны была, изящная девушка. Бегаю легко, зада нет, вот только шея костлявая и грудь присохла, а так ноги – самый раз, весь лишний жир сбежал. Чувствую себя бодро, а главное, не психую относительно всяких визитов, ко всему спокойна, полагаюсь на судьбу. Ведь многие люди уезжали спасать свою жизнь и находили смерть. Я каким-то чудом выжила, но не могу понять, как умерла Нюська Шепилова или Антонтна наша рыжая. Я с ними – прямая противоположность: они энергичные, живые, – не чета мне, а видишь, судьба вычеркнула их, а меня пощадила. Не могу забыть свою дорогую старушку, особенно тяжело сознавать, что в этом виноваты мы сами, если бы Вера взяла ее, этого не было бы. Я была тоже слишком пассивна, не предприимчива зимой, а весной, в апреле, она умерла, хотя я и начала менять, но было поздно, и не сумела поддержать ее. Что говорить, ты многое понимаешь без слов, т. к. сама пережила эту ужасную зиму, Аничка. А сейчас жизнь в корне изменилась, люди оправились и уже позабыли все ужасы, и удивительно энергично взялись за огороды; улицы, пустыри и парки – всё вскопано и засеяно. В городе я не имела возможности что-нибудь сделать, а за городом нам отвели за 8 км. ходу, я не имею еще столько сил шлепать туда, вот я и осталась без огорода. Ну, как-нибудь. Имеешь ли ты огород? Прошлый год я тоже без огорода прожила. Правда, я была на лесозаготовках, и мне этим некогда было заниматься. Жива буду, на будущий год мне придется своевременно об этом позаботиться. Погода у нас холодная, сегодня 1/VII, а я на работу пришла в ватнике. Работаю всё грузчиком, вернее, уборщицей в транспортной конторе, «заменяю» всех начальников, конечно, всё из-за дополнительных талонов на обед. От Аносова, кроме личного приглашения, я получила и письменное, – открытку; в открытке он пишет, что условия изменились в сторону улучшения, но я не узнавала и не звонила. Пока мне здесь неплохо, а заниматься умственным трудом я не способна сейчас. Голова – пустая, памяти нет никакой. Аня, я сейчас – страшная очень и не понравлюсь Амосову. Адрес Виктора попробую передать ему, да и сама ему напишу. Но вряд ли ему мое письмо будет нужно. Да, милая моя, ты хотя и с сестрой, но видно – ты тоже одиночка и не сладко тебе живется. Скучаешь ли о Борисе? – Мне его страшно жаль, я его уважала и питала к нему симпатию. Деньги за него уж, наверное, не получаешь? Откровенно сказать, я его больше Виктора ценю. Аничка, а как твой глаз – болит? Я чувствую себя хорошо, только порой меня угнетает одиночество и воспоминания о прежней жизни. Осталась я у разбитого корыта. Тянет к Вере и Леве. И в то же время была возможность уехать к ним – и я не воспользовалась; сейчас тоже не поднимаю вопроса, какая-то апатия и усталость сковывает движения. Такого пайка мы нигде не получим, а бежать от смерти глупо… Петр Ив. заходит редко, а Сергей Дальний – на днях чуть не извел меня. Судьба, да и только. Целую тебя, дорогая.

Твоя Нюра.