In Memoriam. Сборник воспоминаний, статей, иных материалов

Высокий профессионализм снискал ему глубокое уважение и со стороны иностранных коллег. Мне повезло участвовать совместно с С.Н. Лебедевым в обсуждении некоторых документов в рамках ЮНСИТРАЛ. Могу засвидетельствовать, что и здесь он самым убедительным образом демонстрировал свой высочайший уровень юриста мирового класса в сочетании с дипломатичностью. Можно было восхищаться не только тем, что им предлагалось, но и тем, как умело это делалось на основе использования правил процедуры, в сугубо корректной форме и с уважением к ранее высказанным мнениям.

В целом надлежит с полным основанием констатировать, что и Виталий Алексеевич Кабатов, и Сергей Николаевич Лебедев относятся к тем людям, которые внесли огромный вклад в подготовку юристов-международников в нашей стране, глубоко и плодотворно поработали в научной сфере, очень эффективно проявили себя на практике. Своей преданностью избранной стезе и неустанным трудом они укрепляли фундамент того дела, служению которому посвятили свои яркие жизни и которое благодаря во многом их усилиям успешно продолжается. Спасибо им за это!

Иван Семенович Зыкин

, выпускник международно-правового факультета (1974), профессор, доктор юридических наук, профессор кафедры международного частного права ВАВТ, заместитель председателя МКАС при ТПП РФ, арбитр МАК при ТПП РФ

Е.И. Каминская . То, что будет помниться об учителях

О Виталии Алексеевиче Кабатове

1980 год, отмеченный многими событиями… Похороны Высоцкого. И Олимпиада в Москве. А для меня – год поворотный: я поступила в Институт, и с сентября начинается новая жизнь. Совершенно не представляла себе, какой она будет. Легко ли: МГИМО – это символ, ну и какая может быть жизнь в символе?

А началась она лекциями по римскому праву Виталия Алексеевича Кабатова. Не знаю, кому бы еще привалила такая удача, как нам. В лекционной аудитории высокий сдержанный профессор говорил с нами так, как, наверно, разговаривали в дворянском собрании. Его негромкий голос настраивал нас как музыкальные инструменты и вводил в мир, где не было места пошлости, хамству, расхлябанности. Там были свет и разум. И этот мир был приветливо и гостеприимно открыт для нас, в нем легко входящая в память латынь соседствовала с историческим анекдотом и шутками по вполне злободневным поводам. Там любого выслушивали, уважительно склоня голову, и к любому относились серьезно и с пониманием. Тяжела и опасна жизнь студента – не комсорг «стреножит», так начальник курса «повяжет». Глаза красные от ночного конспектирования классиков марксизма-ленинизма (почерки сличают – у друга не позаимствуешь!). Как пуганая ворона, шарахаешьcя от всякого куста. И только вокруг Виталия Алексеевича зона безопасности. Он не обидит, не упрекнет. Это только он может деликатно спросить ошалевшего экзаменуемого, долго и упорно называющего вещи чужими именами: «Простите, пожалуйста, наверно, вы имеете в виду вот это?» – и милость к падшим призовет. Вот она, проекция на реальную жизнь Ульпиана с его толкованием сомнений в пользу обвиняемого!

Не было в Институте человека светлее его.

А он каждый день, каждый час преодолевал немыслимое. Эхо войны доносилось до него, когда для всех пушки давно смолкли. То страшное ранение, полученное на войне, навсегда перечеркнуло будущее музыканта. Другого человека это могло бы сломать, а он выпрямился и взлетел. Виталий Алексеевич никому не давал ничего почувствовать. Он словно решил для себя жить так, как будто ЭТОГО НЕ БЫЛО. Горло перехватывает, когда вспоминаешь, как он вел меня на консультацию на кафедру, открывая передо мной, студенткой-второкурсницей, дверь. Открывая протезами…

Рядом с ним плечом к плечу стоял верный друг – любимая Саида Павловна. Она стала его руками. Виталий Алексеевич – сильный человек, он бы и один преодолел беду и добился того, чего добился. Но, как догадался и сказал мне об этом один глубокий человек, наверно, Виталию Алексеевичу радостно было добиваться этого не для себя – ради нее…

Я не знаю, скольким помог Виталий Алексеевич своим примером, ведь многое представляется мелким перед таким мужеством и такой судьбой. Этого не увидишь. Но я точно знаю, как он не мог пройти мимо чужих… даже не бед – неприятностей. Ведь пережившая страдания душа понимает и чужую боль. Понимает без слов.