In Memoriam. Сборник воспоминаний, статей, иных материалов

Мне повезло. Я попала под его доброе крыло, он стал научным руководителем моей самой первой курсовой работы, направил, подтолкнул, справедливо и строго. До сих пор помню впервые познанную радость научной работы: сквозь неумение, незнание, с какого бока взяться, усталость, недосып. Следил за дальнейшими моими шагами, радовался, если давала повод. Молчал, если повода не давала. Потом я многое в профессии мерила его мерками – спохватывалась, когда замечала в работе развинченность и аляповатость или когда чувствовала, как густеет злоба на своих уже студентов. Говорила себе: «Этого нельзя». Свет Виталия Алексеевича остался со мной. И я по-особенному люблю римское право – начало начал, стройное здание, о котором нам рассказывал родной голос с мягкими интонациями.

…Когда думаю о Виталии Алексеевиче, вспоминаю его всегда словно в полете. Вот легко и стремительно идет он по институтским коридорам, и улыбка летит впереди него… Радостно идет по юрмальскому побережью, подставляя лицо ветру, наполненный шумом моря… Человек, создавший свой прекрасный светлый мир из развалин. Свободный и счастливый, как летящая птица.

О Сергее Николаевиче Лебедеве

Вопрос: чем кафедра международного частного и гражданского права похожа на английский парламент? Ответ: присутствием профессора Сергея Николаевича Лебедева. Подумать только, в самый разгар эпохи застоя – и такая, можно сказать, несоветская фигура! Сергей Николаевич действительно будто родился английским аристократом, у него даже чувство юмора было «оттуда» – постоянно действующее, растворенное в интонациях, недомолвках, точнейшим образом рассчитанных паузах, лукавом взгляде. Вот уж кто был мастером «асимметричных ответов»! Твою занудливую аргументацию побивал одним опережающим ходом. Причем переводящим разговор в совершенно иную плоскость.

Но это стало ясно потом, когда уже можно было с Сергеем Николаевичем беседовать и даже пытаться спорить. А пока что на лекциях по международному частному праву мы просто внимали небожителю, глядя снизу вверх и «поджав хвосты».

Как он читал! Для тех, кто понимает, – виртуозно. Международное частное право, надо сказать, вещь в высшей степени коварная и даже вероломная: в нем есть четвертое измерение, и брейнсторминг приветливо маячит, как скелет, за каждым поворотом. В любой момент ты можешь замереть не хуже героев «Спящей красавицы», с ужасом понимая, что именно с этого места перестаешь понимать все то, что уже как-то вроде выстроилось в сознании. А Сергей Николаевич спокойно и явно со вкусом плыл, огибая мели, и перед нами расстилалась шелковая гладь пути. Ума не приложу, как это ему удавалось, какими средствами, – читать так, чтобы слушатель любого уровня мог воспринимать доступный для себя слой повествования: если ты с нуля – т'o, что не заблокирует сознание и не отпугнет; если ты в теме – те «тупики» и «закоулки» регулирования, которые заставляют работать голову. Это были лекции, существовавшие одновременно в нескольких измерениях, и при этом лишенные какого бы то ни было прессинга, демонстрации своего силового перевеса, плоского плебейского нагромождения материала. Разговор шел ясно, просто и даже как-то по-домашнему. Лишь время от времени Сергей Николаевич как будто крылом чего-то касался – легко, ненавязчиво: вот здесь есть то, ради чего надо бы остановиться… ну а если кто-то этого не заметил – не беда, идем дальше. Потом заметит. Может быть, через много лет.

Это интеллектуальное изящество находило свое продолжение и в особом стиле внутрикафедрального общения, тон которому задавал, конечно, Сергей Николаевич.

И вот чего никогда бы не подумала: светскость и дендизм в нашем, российском варианте, как выяснилось, не означали отстраненности и элегантного равнодушия к тем, кто рядом. До сих пор помню, что (и как) рассказывал мне Сергей Николаевич, когда мы ехали с похорон Юрия Алексеевича Зимина – такого талантливого и прожившего такую короткую и невеселую жизнь. Это был рассказ о сыне. И не забыть мне тех нескольких пронзительных слов, которые сама услышала от него в тяжелую минуту.

Как гармонично сложилась его жизнь, как сочетались в ней удовольствие от аналитической работы, повсеместное профессиональное признание и спокойное, ясное пламя семейного очага, какой это был состоявшийся, сбывшийся, счастливый человек… «Glad did I live and gladly die, // And I laid me down with a will…»

…Остался в памяти один случайный вечер в гостинице на взморье, который мы с Сергеем Николаевичем и его семьей решили провести вместе. Хорошее вино, легкая импрессионистская беседа о разных странах, о разных людях, улыбка «внутрь себя» Сергея Николаевича, нежная прелесть Аси Николаевны, одновременное отражение родительских лиц в лице Леночки… Уютный мир, окруженный темнотой и дождем за окнами. Прямо из дождя и темноты вступает в освещенный круг внук Сергея Николаевича Коля… Ну вот все и вместе, – и ничего, что джаз в дождь не играли. Улыбаясь, прощаемся. Хороший был вечер. И завтра тоже будет хороший день.