In Nomine Dei

В ярости ударяет её кинжалом. Эльза Вандшерер падает, и другие жены подхватывают её тело. В толпе возникает и становится все громче угрожающий ропот, но по знаку, поданному Яном ван Лейденом, солдаты немедленно окружают изгоняемых и вытесняют их прочь. Звучат рыдания и сетования, которые постепенно стихают вдали. Долгая пауза. Наконец из-за сцены доносятся вопли — это католики убивают оказавшихся за стенами города женщин, стариков и детей.

Дивара: Господь Бог держит в правой руке одну чашу, и в левой руке другую чашу. В первой хранит Он нашу кровь, пролитую нашими врагами. Вторая же наполнена другою частью нашей крови — той, которую пролили мы сами. И левая чаша, переполнясь кровью этих жертв, перелилась через край. И близится уже день, когда правая чаша примет ту кровь, которая ещё струится у нас по жилам. Господи, зачем Ты сотворил нас? Господи, зачем Ты нас оставил?

СЦЕНА ПЯТАЯ

Блокада довела лишения, переживаемые жителями Мюнстера, до крайней степени, однако несмотря на это и на тиранию Яна ван Лейдена, народ сохраняет религиозный пыл. Собравшись на площади, жители взывают к Богу молитвой.

Хор: Приклони, Господи, ухо Твое и услышь меня, ибо я беден и нищ. Сохрани душу мою, ибо я благоговею перед Тобою. Спаси, Боже мой, раба Твоего, уповающего на Тебя. В день скорби моей взываю к Тебе, потому что Ты услышишь меня. Нет между богами, как ты, Господи, и нет дел, как твои. Боже, гордые восстали на меня, и скопище мятежников ищет души моей; не представляют они Тебя перед собою. Но ты, Господи Боже щедрый и благосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, призри на меня и помилуй меня; даруй крепость Твою рабу Твоему. Не премолчи, не безмолвствуй, и не оставайся в покое, Боже. Ибо вот, враги Твои шумят, и ненавидящие Тебя подняли голову. Боже мой! Да будут они, как пыль в вихре, как солома перед ветром. Как огонь сжигает лес, и как пламя опаляет горы, так погони их бурею Твоею, и вихрем Твоим приведи их в смятение.

Люди расходятся, повторяя три последние стиха. На сцене остаются двое — Ганс ван дер Лангенштратен и Генрих Гресбек.

Лангенштратен: Милосердие Божье отвернулось от нас, спасение Его презрело нас, милости Его достаются другим.

Гресбек: В Мюнстере нет больше продовольствия, не найти на улице ни собаки, ни кошки — всех до единой их переловили и съели. Даже крысы принуждены глубже прятаться в свои норы, ибо голодающие не побрезговали бы и ими.

Лангенштратен: В конечном итоге, Бог-то, оказывается, — католик, а мы про то и не знали.

Гресбек: Очень может быть, что Бог — не католик и не протестант и вообще это — лишь имя, которое он носит.

Лангенштратен: Что же мы в таком случае здесь делаем?

Гресбек: Где «здесь»? В Мюнстере?

Лангенштратен: Здесь, на этом свете.

Гресбек: Может быть, ничего. Может быть, все. «Ничего» состоит из «всего», но «все» мало чем отлично от «ничего».

Лангенштратен: Если так, то все наши добрые поступки и деяния стоят злых и все стоят одинаково.

Гресбек: Да, все стоят одинаково. Ничего они не стоят.

Лангенштратен: Если бы мы открыли неприятелю ворота Мюнстера, то совершили бы измену.

Гресбек: А что такое измена в глазах Господа?

Лангенштратен: Не ты ли сказал, что Бог, быть может, — лишь имя, которое он носит. А если Он есть имя или больше, чем имя, измена не имеет в Его глазах никакого значения, ибо относится она к делам человеческим.

Гресбек: Она имела бы значение, если бы всякий раз, совершая измену, мы знали бы, на чьей стороне Господь. Ибо не может называться изменником тот, кто творит богоугодное дело.

Лангенштратен: Господь — против Мюнстера.

Гресбек: Следовательно, изменить Мюнстеру — не значит изменить Господу.

Лангенштратен: Вот если бы Он был за Мюнстер, тогда — другое дело.

Гресбек: Но Господь — не за Мюнстер.

Лангенштратен: Нет.

Гресбек: Как же нам в таком случае быть?

Лангенштратен: Изменим Мюнстеру, чтобы не изменить Богу.

Гресбек: Ну, а если Бог — это всего лишь имя?

Лангенштратен: Когда-нибудь люди это узнают, но только не мы с тобой.