Иная судьба. Книга II

За два десятка лет совместной службы Александр Карр и Анри Кнутобой изучили друг друга, как облупленные. Комендант прекрасно видел, что палач бьёт не по Уставу — жалеючи, но поправок не вносил: изнеженной девке и того хватит. Дождался десятого вскрика, поморщился.

— Ну? Не передумала? Звать писаря?

Дёрнувшись в попытке вытереть непрошенные слёзы — руки-то были связаны — девица кивнула.

— Зови, — бросил Карр мальчику — помощнику Анри. Заложил руки за спину, прошёлся по пыточной, обдумывая тактику предстоящего допроса. Аккуратнее надо бы…

— … Итак, девица Флора Паскаль, состоящая в услужении в доме его светлости герцога… и прочая и прочая… — в задумчивости начал он, кивком поприветствовав писаря. Тот торопливо застрочил карандашиком по серой бумаге. — Выдвигает подозрение в том, что здравствующая ныне госпожа герцогиня Анна д’Эстре таковой не является, а всего лишь самозванка, выдающая себя за супругу герцога… Так?

Писарь побелел и сглотнул. Но бег карандашика не замедлил.

— Да ты говори, голубушка, говори, — подбодрил комендант Флору. — Раз уж начала да претерпела — теперь не стесняйся. Или слова кончились?

— А… ваша милость, что же меня не развяжут?

— Непременно развяжут. После допроса. А пока так постоишь, дабы помнить, что слово — не воробей, и ежели хоть одно вылетит в адрес оскорбления его светлостей — отвечать придётся сразу. Так что — говори, милая, да каждое словцо взвешивай, дабы последним не оказалось.

— А вы не пугайте, — дерзко ответила Флора, словно проснулся в ней бес противоречия, который даже после плетей не давал смолчать. — И скажу… Скажу. Я госпожу Анну хоть и не всю жизнь знаю, но с самого Фуа, где меня к ней приставили. Никакая она не поддельная, а самая что ни на есть настоящая. Я ей единственная по сердцу пришлась из всей нашей сестры, она меня привечала и подарки дарила, и о себе рассказывала. О том, как в Саре своём захолустном жила, в котором скука смертная, и о дяде-бароне, что в ней души не чаял, заместо отца был, и как на всякие охоты с ним да с соседями ездила. Знала бы она это, ежели подставная? И в дороге её никто не подменял. Я же помню: была у неё на… на седалище, на правой половинке, родинка, красивая такая, словно бабочка, так у неё эта родинка тут, в Эстре, никуда не подевалась, ей-Богу! А у этой, у пришлой су… м-м-м…

Палач хлопнул ей по губам. Мэтр Карр одобрительно покивал.

— Правильно. Ты продолжай, милочка, да не забывайся. Родинка, говоришь?

— Родинка.

— Чёрная?

— Как есть чёрненькая, словно бархата кусок приклеен. А что?

— А то, милая, что больно подобными родинками святая Инквизиция интересуется, ибо частенько они бывают не игрой природы, а меткой, самим Искусителем наносимой в знак скреплённого договора… Не знала? Ну, это я так, к слову. А госпожа твоя бывшая ведь без особого почтения к Святой Церкви относилась, так?

— Это вы к чему?

Непонимание на лице горничной сменилось ужасом.

— Вот-вот… Давай, скажи нам, как твоя госпожа вела себя в храме. С почтением и благоговением или же допуская непотребные выходки и приводя в смущение прихожан. Не хочешь? Или не знаешь? А знать должна, ты же при ней неотлучно находилась. Новая же госпожа Анна свой первый выход из дома ознаменовала посещением святого места, монастыря мученицы Урсулы, коий взяла под своё высочайшее покровительство и опеку. Хорошо, идём дальше… А что это я сам тебе о вещах, всем известных, рассказываю? Говори, милочка, ты же сюда не просто так пришла, продолжай.

— Да что вы… меня путаете, ваша милость… — Напористости в голосе девушки заметно поубавилось. — Вот как на духу скажу: не она это! Всё врут, будто она память потеряла! И не только я это знаю: графа Беранжу поспрашивайте, её воздыхателя…

— Чьего? — вкрадчиво уточнил Карр. — Новой госпожи?

— Моей! — чуть не взвыла Флора. — Той, которой я служила! Граф-то, красавчик, в неё был влюблён без памяти, по пятам ходил, а госпожа над ним сперва издевалась, потом…

Горничная запнулась.

— Допустила, — продолжил за неё комендант. Что ж стесняться-то, сама говоришь — как на духу… Да и про графчика всем известно. Не слепые.

— То-то, что не слепые! А как стала эта… новая… из кареты выходить, он к ней в ноги так и кинулся…

— Не ври. Не успел. Охрана остановила.

— Ну, хотел кинуться. Анна, кричит, Анна, неужели не узнаёшь? А она даже ухом не повела, глаза открыла пошире — нет, говорит, впервые вижу. И пошла себе… — Флора проглотила очередное оскорбительное слово. — Уж так он, голубчик, убивался, так убивался, а потом и выдал: Не она. Быть не может, чтобы не узнала после того, что промеж нас было… Вот что я вам скажу, ваша милость. Мне не верите — его спросите.

Слова лились бурным потоком, словно кто-то вышиб у несчастной из горла затычку, и теперь она никак не могла наговориться. Её несло… Писарь краснел, бледнел, неоднократно менялся в лице, но упорно продолжал царапать что-то в протоколе. Когда комендант глянул ему в записи, делопроизводитель побелел ещё больше, но его лишь похлопали по плечу. Пиши, мол, голубчик, и далее.

Красиво излагал писарь.