Индиго

– Да, – оборвала его. Как можно пропустить песню о себе, когда по всем современным радиостанциям Америки ее крутили чаще остальных?

Две души слились в темноте некрополя звезд,
Забавно, что когда появилась ты в моей жизни, я считал, что все не всерьез.
Я не думал ни разу, что хочу тебя сделать своей.
В твоих глазах отражались осколки жизни моей.
В полночь, когда небо стало играть синевой,
Ночь стала нашей, и мы остались вдвоем с тобой,
В полночь, когда ты от страхов спасала меня,
Я целовал твои слезы, что были жарче огня.
И секунды тянулись словно года,
В полночь, когда целовал я твои губы, кожу, глаза.
Ты сияла яркой опасной звездой
В полночь, когда я сказал, что не буду с тобой.
Мы расстались, разбив друг другу сердца,
И я думал, что больше не увижу тебя никогда.
Когда-то давно я хотел быть чьим-то рыцарем на белом коне,
Когда-то давно я думал, что видел свет в вышине,
А потом, как лазурная пыль, ты упала на меня с потолка,
И научила меня настоящей любви – любви дурака.
Ты взяла мое сердце зубами и держала его,
А я умолял тебя сжать челюсти мне же назло,
Ведь так безумно, о, так безумно полюбил я твое тепло.
И в полночь, когда небо стало играть синевой,
Ты учила меня чувствовать и двигаться вместе с тобой.
В полночь, когда мои губы прильнули к коже твоей,
Между нами не осталось закрытых дверей.
Хоть ты и сказала, что лишь ради денег со мной,
В полночь я завладел твоим телом, сердцем, душой,
Но ты можешь смеяться последней, ведь я теперь твой.
Мы собираем осколки по полу в полночь, когда
Осознали с тобой, что вместе будем всегда.

Он даже использовал строчку, написанную мной для него.

Строчку, которую позже я видела где-то в Интернете.

– Ты так видишь наши отношения? – в горле стоял комок. Боже, мне стоило слушать его, но я ничего не могла поделать.

Он кивнул.

– Не хочу показаться придурком, но лучше бы нам поговорить внутри, после стакана воды, потому что у меня во рту до сих пор сухо с того момента, как я решил, что это наш ребенок и ты воспитываешь его с каким-то левым чуваком. Но просто для записи, я воспитаю его как своего собственного, если дашь шанс.

Воспитаю как своего собственного? Я нахмурилась, склонив голову набок. И тут до меня дошло. Я начала смеяться как безумная. О боже. Алекс решил, что Грейсон наш ребенок. Мой. Это было так весело и пугающе и так похоже на Алекса. Он сразу же пришел к такому драматичному заключению. Я открыла дверь и распахнула ее. Он последовал за мной. Напряжение, висевшее в воздухе, растворилось, по крайней мере, частично. Вытащив две бутылки из холодильника, одну я передала ему и облокотилась о стойку. А он стоял у входа в мою маленькую кухню и смотрел на меня.

– Я приглядываю за Грейсоном. Он не мой и не наш. Это ребенок Олли и Тиффани. Внук Клары, – пояснила я.

– Черт возьми, могла бы с этого начать вместо того, чтобы смеяться надо мной, – он прижался лбом к холодильнику и улыбнулся. – Слава богу. То есть он классный малыш. Но все равно. Слава богу.

Я снова засмеялась, и он последовал моему примеру. А потом мы оба снова стали серьезными.

– Знаешь, я же теперь чист, – заметил он, имея в виду то время, когда он вернулся в Лос-Анджелес злой, сумасшедший и потерянный, и пытался вернуть меня. Не признавая мою трагедию, но упиваясь своей. – Только закончил турне. Уже девять месяцев трезв. Хотел прийти через месяц, но не смог. Боялся, что ты просто продолжаешь жить без меня.