Индия. 33 незабываемые встречи

Итак, меньше слов, больше дела. Какого дела? Но мысль Ганди делает неожиданный поворот «Глубоким унижением и стыдом для нас является то, что я вынужден сегодня под сенью этого великого колледжа, в этом священном городе обращаться к своим соотечественникам на чужом для меня языке». Лощеные британские офицеры и свита вице-короля заерзали на своих местах на виду огромного, наполненного индийцами, зала, уж очень демонстративно этот, – как его фамилия? – Ганди, игнорировал их, абсолютных хозяев Индии. А Ганди действительно обращается напрямую к своим соотечественникам и только к ним. Он уже полностью овладел аудиторией, и когда он бросил в наэлектризованный зал «Есть ли здесь хоть один человек, который мечтает, чтобы английский стал когда-нибудь национальным языком Индии?» студенты взорвались криками «Никогда! Никогда!».

Ганди говорит как на антиправительственной сходке. И то, что он делает это открыто и бесстрашно, стоя рядом с всесильными чужеземцами, за каждым из которых вся полнота власти, весь административный аппарат, карательные органы, армия, весь чудовищный капитал гигантской империи, словом, за которыми безграничная, казалось бы, сила, – это делает его выступление очищающим актом освобождения каждого из присутствующих индийцев от страха и приниженности. Эти худенькие черноволосые мальчики чуть ли не физически ощущают радость свободы.

Так ли уж прав Ганди, обрушиваясь на английский язык? Ведь это язык, объединяющий всю интеллигенцию страны, преодолевающий языковые барьеры субконтинента. Это язык, позволяющий общаться со всем миром.

Однако, Ганди не случайно отвлекся и заговорил о языке. Языковая проблема это как бы дверь, через которую он выводит своих слушателей к самому главному, о чем надо им сказать, к мысли о свободной Индии. Но мало указать этим юношам идеал, нужно хоть в двух-трех словах обрисовать им, какой видится ему свободная Индия. И Ганди говорит: «Предположим, что в течение последних пятидесяти лет мы получали бы образование на своих родных языках, чего бы мы достигли сегодня? Индия была бы свободна, у нас были бы свои образованные люди, не чувствующие себя иностранцами на родной земле, а кровью связанные со своим народом; они работали бы среди беднейших из бедных и все, чего они достигли бы за эти пятьдесят лет, принадлежало бы всей нации».

Здесь не случайно каждое слово. Это не сожаление о несостоявшемся прошлом, это программа их будущей жизни, сжатая до предела и доступная каждому – и студенты встречают ее бурными аплодисментами.

Ганди переходит прямо к вопросу о самоуправлении Индии. Он говорит о политических партиях, о Конгрессе и Мусульманской Лиге, он не сомневается, что они выполнят свой долг. Но ему важно показать этим мальчикам, что они не могут, не должны играть роль сторонних наблюдателей, их долг всеми силами включиться в нелегкую борьбу за свободу: «Я должен честно признаться, что я не столько заинтересован в том, что они (политические партии – Р.Р.) могут сделать, как в том, что собираются делать студенты или народ. Никакие постановления на бумаге никогда не дадут нам самоуправления. Никакие речи не сделают нас способными к самоуправлению. Только наши собственные действия сделают нас способными к самоуправлению». И вновь молодежь разражается овацией.

Это как будто уже не те люди, что тихо и чинно слушали в течение двух дней велеречивых ораторов. Встревожено покачивает седой головой Анни Безант, перешептываются разукрашенные как павлины махараджи, недоуменно бесстрастны шокированные англичане. Зал уже не видит их, все внимание Ганди, все сердца отданы этому немолодому человеку в крестьянской одежде.

И тут (ах, как характерно это для Ганди) он внезапно выливает на слушателей ушат холодной воды. Он заставляет их критически посмотреть на самих себя и шире – на любимую страну.

Он заговорил о городе, лежащем за стенами Колледжа, о священном Бенаресе, о грязи дорог, ведущих к храмам, о кривых и узких улицах. «Если даже наши храмы мы не можем сделать просторными и чистыми, то каким же будет наше самоуправление? Станут ли наши храмы воплощением святости, чистоты и мира, когда англичане удалятся из Индии совсем – по доброй воле или по принуждению?». Эти вопросы, эти мысли вслух задели всех слушателей – индийцам не понравилось, что Ганди в присутствии англичан не постеснялся открыто говорить о том, что города их страны это «смердящие логова», а англичан потрясли как бы мельком брошенные слова об их неминуемом уходе, да еще «по принуждению». Но Ганди сказал еще далеко не все.

Какое-то время он развивал свою мысль о физической нечистоплотности. Богатый опыт прошедшего года пригодился ему сейчас: «Я часто езжу по железным дорогам. Я вижу трудности, с которыми сталкиваются пассажиры третьего класса. Но ни в коем случае нельзя во всем винить железнодорожную администрацию. Мы понятия не имеем об элементарных правилах гигиены. Мы плюем на пол вагона, не думая о том, что он нередко служит нам местом для спанья. Нас не волнует наше поведение в поездах, результат же – неописуемая грязь в купе».