Индия. 33 незабываемые встречи

Я ходил по дорожкам оленьего парка и завидовал своим спутникам – они полной грудью дышали свободой этого светлого места (запомнился археолог Р.М. Мунчаев – «Как в раю, как в раю!» – повторял он и даже забывал своё обычное «так!», вставляемое в каждую фразу) – а я никак не мог избавиться от странного человека, накрепко прилипившегося ко мне. В темном костюме, мощно сбитый, квадратный, со светящейся на солнце лысой головой, он не отпускал меня ни на шаг, и всё говорил, говорил, говорил…

Борис Борисович Пиотровский у дверей храма-новодела осторожно спросил – а можно нам войти внутрь? Я переадресовал вопрос черному спутнику своему. Он отмахнулся – да, конечно, можно, можно. И посмотрел на меня внимательно и как-то удивленно.

«Зачем Вам идти со всеми?» – спросил он изучающее. – «Вот хотите, сейчас пройдем сквозь стену?»

Я представил отчетливо, как следующие наши туристы будут входить в храм, а я, плоский, буду висеть там на внутренней стене у входа и им будут меня показывать, как отца Федора на скале – и содрогнулся.

– «Нет, спасибо, я лучше, как вся делегация…»

– «Ну, как хотите» – сверкнул он на меня своими тяжелыми антрацито-гурджиевскими глазами. И ощутимо потерял ко мне интерес.

А я до сих пор, вот уже много лет думаю – а что было бы, если бы я согласился?

* * *

Я начал свой рассказ с самого первого своего приезда в Бенарес.

Отъезд мой в тот первый раз был совсем не таким макарным, как приезд. Я улетал в Калькутту. День был праздничный и немного опасный. В этот день вся Индия празднует Холи, веселый и яркий праздник начала Весны. Задолго повсюду начинают продавать краски и цветные порошки – их и пускают в ход старые и малые по всей стране, измазывая ими всех встречных и поперечных, абсолютно не взирая на лица. Все путеводители умоляют одеваться попроще. Молодые люди врываются в дома и общежития и поливают яркими красками всех, не успевших спрятаться. По городу ездят грузовички, с которых из установленной помпы льют разноцветные струи на прохожих. Я видел как мазали патрицианских святых отцов из Миссии Рамакришны, я помню как разукрасили Джавахарлала Неру – праздник тем и хорош, что на один день исчезают все формы иерархии, кастовых и прочих перегородок, свобода бушует и нельзя не смеяться и не принимать участие в этих веселых бесчинствах.

Краски потом легко смываются, не оставляя следа, но я в тот день до самого отъезда просидел в номере, чтобы не рисковать своим единственным парадным костюмом, не пожелавшем влезть в чемодан.

Не помню, почему я выбрал такой неудачный вид транспорта, чтобы добраться до аэропорта – моторикшу, дук-дук, трехколесный мопед, открытый с двух сторон.

Какое-то время мы тарахтели без приключений. Но через несколько километров пришлось ехать через какую-то деревеньку и там на шоссе на нас выскочила группка малолетних мальчишек Они не поверили своему счастью, увидев, что с невеликой скоростью к ним приближается европейского вида господин в костюме и белоснежной рубашке, с чемоданом на коленях. Издав захлебывающийся вопль, они бросились вперед, нацелив на меня какие-то шланги, трубки и даже ведра.

В аэропорту я вылез, изуродованный до предела – на лице ссыхались малиновые и сиреневые пятна, рубашка стала ярко-розовой, но с добавлением всех цветов радуги, а на костюм просто нельзя было смотреть.

Как избитый клоун, я вошел в прохладное здание аэровокзала. Канадцы и немцы, сидевшие там, сначала замолкли, а потом стали тихо переговариваться, стараясь не смотреть в мою сторону.

Беды особой не было, краски Холи, как я уже говорил, легко отмываются. Но мне не во что было переодеться и смыть все художества я пока не мог. Пятна стали заскорузлыми, а вид мой окончательно страшен.

Я сел в уголке, прикрываясь чемоданом, и стал ждать, когда прилетит самолет из Калькутты и заберет меня в обратный рейс. До отлета было по расписанию около часа.

Я ждал его с понятным нетерпением. К тому же я знал, что на нем прилетит молекулярный генетик М.А Мокульский, живший уже около месяца в Миссии Рамакришны – я много о нем слышал и очень хотел познакомиться.

Часы шли, самолета всё не было, я привык уже к своему виду, немцы и канадцы тоже подуспокоились, но ощущение у меня было такое, что костюм на мне съезжается, а рубашка, наоборот, разъезжается. От побуревших пятен и от меня самого приятно пахло чем-то вроде шампуня.

Так я просидел семь часов.

Когда, уже поздней ночью, я поднялся на борт, стюардессы дисциплинированно сделали вид, что они каждый день обслуживают таких разноцветных пассажиров. Я сел с правой стороны у окна – и был вознагражден: в черноте круглого иллюминатора, внизу под крылом, косо пошли электрические огни по абрису невидимого Ганга, поразительной красоты золотое шитье на темном бархате ночи…

А с Марком Александровичем Мокульским, который не вылетел тогда в Бенарес по болезни, мы встретились наутро в Калькутте – и подружились на всю оставшуюся жизнь.

III. Кхаджурахо