Индия и греческий мир

– Вероятно, Сократ.

– Конечно вероятно, Кебет; и это – души людей не добрых, а худых, принужденные блуждать около таких мест в наказание за прежнее дурное свое поведение. И блуждают они дотоле, пока сопровождаемые желанием своего прошлого спутника тела, не облекутся в новую плоть. А облекаются они, должно быть, в такие виды, к каким пристрастны были в жизни.

– Какие же разумеешь ты, Сократ?

– Например, души, пристрастившиеся к обжорству, похотливости, бражничеству и не остерегавшиеся этого, вероятно, облекаются в породу ослов и других подобных животных. Или ты не думаешь?

– Дело очень вероятное.

– А души, предпочитавшие несправедливость, властолюбие и хищничество, – в породу волков, ястребов и коршунов. Или они переселяются во что-то иное?

– Пожалуй, что в это, – отвечал Кебет.

– Так не ясно ли, куда переходят и прочие, смотря по сходству забот каждой?

– Конечно, как не ясно! – сказал он.

– Не гораздо ли уже счастливее их и не лучше ли получают место упражнявшиеся в народной и политической добродетели, которую называют рассудительностью и справедливостью, зависящей от нрава и усердия, хотя еще не от философии и разума?

– Чем же они счастливее?

– Тем, что им свойственно снова войти в породу общежительную и кроткую, например в пчелу, осу, муравья или даже опять в поколение людей и стать людьми порядочными.

– Вероятно.

– Но вступить в общество богов нельзя никому, кроме любознательного, то есть кроме человека, любящего мудрость и отходящего совершенно чистым. А для этого, любезные мои Симмий и Кебет, истинные философы воздерживаются от всех телесных желаний, не поддаются им и крепятся, не страшась ни домашнего расстройства, ни скудости, как страшатся многие и именно корыстолюбивые люди, не боясь ни бесславия, ни укора в неизвестности, как боятся властолюбцы и честолюбцы. Повторяю: они воздерживаются от этого.

– Да и неприлично было бы им, Сократ! – воскликнул Кебет.

– Клянусь Зевсом, неприлично, – продолжал Сократ. – Потому-то, Кебет, все, сколько-нибудь заботящиеся о своей душе и не холящие тела расстаются с подобными людьми, не идут по одной с ними дороге, так как эти люди сами не знают, куда лежит их путь. Веря, что не должно противодействовать философии и избегать предлагаемого ею освобождения и очищения, они следуют за философией и направляются туда, куда она ведет их».

В «Тимее» (42) Платон дополняет свою теорию «кармического воздаяния» следующим образом: «Тот, кто проживет отмеренный ему срок должным образом, возвратится в обитель соименной ему звезды и будет вести блаженную, обычную для него жизнь, а тот, кто этого не сумеет, во втором рождении сменит свою природу на женскую. Если же он и тогда не перестанет творить зло, ему придется каждый раз перерождаться в такую животную природу, которая будет соответствовать его порочному складу, и конец его мучениям наступит лишь тогда, когда он, решившись последовать вращению тождества и подобия в себе самом, победит рассудком многообразную, имеющую присоединиться к его природе смуту огня и воды, воздуха и земли, одолеет их неразумное буйство и снова придет к идее прежнего и лучшего состояния».

Метемпсихоз Платон доказывает, утверждая, что знание получено душой до рождения, и процесс обучения, познания – лишь припоминание уже известного дотоле – фактически из предыдущих воплощений (см.: «Федон», 72–77; то же в «Меноне»). В зависимости от того, насколько души в своем созерцании приобщились к «миру идей» и постигли истину, Платон выдвигает целую иерархию выбора семени для нового воплощения: наиболее постигшие истину души внедряются в семя, из которого произойдет философ; на втором месте – царь или военачальник; за ним, последовательно – государственный муж или домохозяин; человек, приверженный к труду или гимнастическим упражнениям, или же врач; жрец или прорицатель; поэт, художник и вообще любой деятель искусства; ремесленник или земледелец; софист или человек, заискивающий расположения у толпы; и, наконец, тиран.