«Ты о ком это?» – спросила женщина, как можно спокойнее, хотя у самой колени задрожали от испуга. «Ой, да ты видно не городская, что ничего не знаешь! Говорить-то об этом нельзя: раджа грозит повесить всякого, кто заикнется о нем… Ах, какой был красавец!» – «А где ж он теперь?» – шепотом спросила старуха. «Вон там! Видишь, там на поле кучка народа? Царский золотых дел мастер обвинил его в краже и его казнили. Только многие считают его невинным… Смотри никому не говори, что я тебе рассказала». Старуха бросилась по тому направлению, куда указывала словоохотливая женщина, но когда добежала до места и увидела распавшийся на две половины труп Койла, она упала на колени и громко зарыдала. Кувшин скатился с ее головы и разбился вдребезги. Рыдания старухи привлекли внимание стражи, несколько человек бросилось к ней: «Тетка, тетка! Запрещено плакать о мертвеце: смерть грозит ослушнику царского приказа!» – «Да разве я о мертвеце? Что мне до него! Кувшин мой разбился, не видите разве, черепки валяются? Молоко-то, молоко все пролито! Как тут не плакать!» – И она снова залилась слезами. «Тише, тише, не плачь, велика важность, ведь кувшин твой ничего не стоит! Пойдем, мы тебе золотой добудем!»
«Не надо мне ни золотого, ни серебряного!» – сердито кричала старуха. – «Мой глиняный для меня дороже. Моего деда дед, моей бабушки бабушка еще носили его. И надо же было ему разбиться!» И старуха бережно стала собирать черепки, словно вся беда была в разбитом сосуде.
Она прибежала домой в слезах и бросилась к Чандре: «Дитя мое, несчастная дочь моя! Ты права! Горе, горе нам!» И она рассказала ей все виденное и слышанное.
Как стрела, выпущенная из лука, помчалась Чандра прямо во дворец, прямо в тот покой, где сидел раджа: «Как смел ты убить моего супруга?» – крикнула она, дрожа от негодования.
При звуке ее голоса в отдаленных покоях царицы со звоном раскрылся крепко замкнутый ларец, на глазах у всех выкатилось чудесное запястье и, минуя закрытые двери, звеня, обвилось вокруг ноги разгневанной царевны.
Раджа в ужасе смотрел на нее не в силах произнести слово. Она же в диком отчаянии упала на колени, в исступлении рвала на себе одежду, рвала свои роскошные волосы и, каждый раз как она прикасалась к ним, волны пламени бежали от них по всем направлениям. Старуха молочница, нагнавшая ее лишь во дворце, бросила ей на голову кусок масла в надежде утишить огонь; две другие женщины бросились водой тушить ее волосы, а тем временем уже пылало 19 улиц города! «О, голубка, пощади наши бедные лачуги! Пощади, несчастный пригород!.. Ведь я сделала для тебя все, что могла!» Так молила перепуганная старуха. Чандра опомнилась и остановила огонь с той стороны, где жила молочница и ее друзья. Но огонь разгорался по другим направлениям: горел дворец, горел город, пылало жилище коварного торговца; он и жена его задохнулись в пламени и орел выклевал сердца их в отмщение за смерть своих птенцов.
Танцовщица Маули и мать ее, наблюдавшие издали за пожаром, тоже погибли, охваченные огненной волной. Чандра пошла к тому месту, где лежало тело прекрасного Койла и долго рыдала над ним. Вдруг к ногам ее с неба упала игла с крепкой ниткой. Она радостно схватила ее: «О, если бы срастить обе половины!» и она принялась бережно сшивать их одну с другой. Когда же работа была кончена, она с жаркой мольбой подняла руки к небу. «О Магадео!» – взывала она: «Я сделала все, что может сделать слабая рука человека! Я соединила обе половины: верни им жизнь!» И Магадео сжалился над нею и вернул душу Койла и тот снова ожил. Как описать безумную радость свидания?
Чандра и Койла мирно вернулись на родину, но до сих пор в стране Мадура показывают следы выжженной небесным пламенем равнины.
Отважный горшечник
Однажды, во время страшной бури с громом, молнией и ливнем, огромный тигр бежал мимо селения и, чтоб укрыться от непогоды, залег у стенки полуразвалившейся лачуги. Там жила нищая старуха. Она была очень стара и очень бедна, а лачуга ее совсем покривилась от ветхости, и дождь беспрепятственно протекал во многих местах. Это ужасно надоедало старухе; она бегала из угла в угол, перетаскивая то одну вещь, то другую из-под просветов крыши, вздыхала, кряхтела и все время причитала: «Ой, горе мое, ой, беда лихая! Какое мучение! Того и жди, что крыша провалится! Кажись, сбегись все звери пустыни не так это страшно, как это вечное кап-кап, кап-кап!» И она суетливо принималась снова сдвигать постель и греметь утварью, спасая ее от мокроты. Тигр, который лежал, свернувшись у стенки, все слышал и думал про себя: «Это что за вечное кап-кап такое? Знать, что-то очень страшное: старуха ворчит, что для нее звери пустыни не так страшны… Что бы это могло быть?» А за стенкой шум все не унимался. «Вот гремит-то!» – прислушивался тигр: «Верно, это самый кап-кап-то и есть».