Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)

Парадоксы случались, и нередко: объект наблюдения и службы проникались взаимной симпатией. У меня по крайней мере так было неоднократно и, благодаря этому, я многое узнавал о себе: и то, что было, и то, что не было. Но чаще всего, мне докладывали о других. Корреспонденты АДН – все, например, были сотрудниками военной разведки ГДР, венгры из газеты «Непсабадшаг» – «чистые» журналисты, чехи – все «леваки», выступали против советского вторжения в Чехословакию в августе 1968-го, китайские журналисты – из спецслужб… И меня не удивляло, что позже вся эта информация полностью подтверждалась. Чех, например, после августа 1968 года был отозван в Прагу, уволен из штата ЧТК, устроился на работу таксистом. Но это был блестящий журналист-профессионал. Он написал книгу-бестселлер о своей журналистской карьере и работе во Вьетнаме (1967–1968 гг.).

Венгры Дьюла Кешешди и Ласло Сабо были партийными журналистами и следили только за перемещениями в партаппарате ДРВ, Дитер из ГДР был по-немецки четким офицером и мог точно сказать номер любой сайгонской воинской части и место ее расположения.

В отеле «Тхонгнят» напротив корпункта «Известий» снимал в 1968 году номер помощник польского военного атташе. 22 августа 1968-го у меня на обеде был член ЦК КПЧ, главный редактор газеты «Руде Право» Зденек Горжени, мой старый московский коллега и друг. Вдруг неожиданно влетел в номер польский «сосед».

– Я слышал, что у тебя Горжени. Хочу задать ему несколько вопросов о положении в Чехословакии!

– Послушай, Янек, – сказал я. – Здесь журналисты – мы. И мы привыкли задавать вопросы. Так что выпей рюмку и оставь нас! Здесь другой «клуб».

Янек рюмку осушил, но позже, как я узнал от друзей, донос все-таки на меня настрочил. Писал в Варшаву, но дошло до Москвы, как русский журналист не позволил поляку «поработать» с чехословацким «объектом» в самый кризисный момент в Праге. Мне не поздоровилось. Но пронесло. Вьетнам спас.

Не самые лестные замечания оставляла о русских коллегах польская журналистка и писательница Моника Варненска. Ее чаще других в 60–70-х годах перепечатывали в СССР, она считалась лицом влиятельным и доверенным в различных кругах ДРВ. «Русская журналистская вольница» пятерки советских собкоров несколько раздражала госбезопасность (конг ан), и было решено в Ханое их несколько приструнить. Продумана активная мера. В качестве «проводника» идей была избрана Моника, которая в одной заметке для «Жиче Варшавы» написала буквально следующее: «Русские журналисты недисциплинированы. Во время бомбежек и воздушных тревог они не спускаются, как это положено, в бомбоубежища, не одевают каски, а от страха пьют в баре рюмку за рюмкой…»

Все было рассчитано до тонкостей. «Недисциплинированность» – покритикуют, но еще, возможно, сойдет, «страх» в военное время – состояние неновое и простится, но вот «пить рюмку за рюмкой» – это при морали ЦК КПСС сурово наказуемо.

Здесь мы должны были получить на «полную катушку». В Москве сигнал был принят. На него отреагировали, сообщили в Ханой. Посол Щербаков – защитник и «ангел хранитель» журналистов ходу «телеге» не дал, но нам сказал: «Кто из вас так не угодил Монике Варненской, что она стала выполнять чужие задания и писать публично доносы? Подальше от нее, друзья-товарищи. Береги вас…» И только поправил «чапаевские» усы… Надежно прикрывал от неприятностей журналистов и посол Борис Николаевич Чаплин.

Югослав Жика из «ТАНЮГ» был человеком особого склада. Кое-кто сказал о нем: «Стреляный воробей, летающий в любом саду-огороде». Он не скрывал своих связей со спецслужбами, и не только с югославскими. Через него шли некоторые контакты с Западом, и Жика этим умело пользовался. После Ханоя он уехал в Бангкок, затем в Европу. Больше я о нем ничего не слышал. Знаю, что развелся с женой, оставил двоих детей. Но всегда возил с собой картину сайгонского художника Кхак Виня «Замкнутый круг жизни», в которой видел особый смысл.

Монголы в Ханое постоянных корреспондентских постов не имели. Сюда наезжали только спецкоры, проводили несколько недель и расставались с городом на Красной реке как самые добрые друзья.

Они не скрывали, что приезжали с несложными заданиями ЦК МНРП, и им помогали все. Из монгольских спецслужб в Ханое самой активной была группа девушек-«слухачей». Они великолепно знали китайский язык и занимались радиоперехватом по всей Юго-Восточной Азии и Индокитаю. Все они, как правило, были одинокими, очень красивыми и из иностранцев отдавали предпочтение советским братьям. По крайней мере, делали в Ханое одно дело… Их умением все понимать и работать сутками восхищались знатоки, специалисты по их роду профессиональных занятий. И «примкнувшие» к ним.

С китайскими журналистами у нас столкновений-конфликтов не было. И не потому, что вьетнамцы умело «разводили нас по разным углам, как моряков в Хайфоне, в международном клубе», а просто срабатывало воспитание, возможно, коллегиальность.