Индустриализация (СИ)

Рассказать об Олейникове у него получилось только через двадцать лет, в лучшей своей пьесе. Той самой, где Волшебник, если вдуматься, вовсе не из тех, что прилетают в голубом вертолете.

Он вовсе не добрый. Это ведь он все устроил, и исключительно по своей прихоти. Для него мы, люди - не более чем забава. Колода карт, которую он перетасовал и оживил, «и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала».

И сразу вспоминается эпиграмма Маршака:

Берегись

Николая

Олейникова,

Чей девиз:

Никогда

Не жалей никого.

Все так, если волшебники существуют, то они почти наверняка именно такие. Да, сила пьес Шварца именно в том, что он не прятал читателей от правды, но все-таки...

Все-таки...

Помните финал этого знаменитого монолога?

«Спи, родная моя, и пусть себе. Я, на свою беду, бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки.

Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны, - смерть иной раз отступает от них».

***

У меня очень сложное отношение к Фадееву.

Из пятерых моих героев он самый неоднозначный. По части неоднозначности с ним, конечно, может потягаться Завенягин, но Завенягин не такой противоречивый.

Фадеев, безусловно, масштабнейшая личность, и в истории советской литературы эту фигуру не обойти, как не старайся. Пусть даже не как писателя, но как литературного деятеля – сто процентов. Помните «и в чем-то Сталину был равен» Бориса Слуцкого?

И споры литературоведов об оценке на редкость деятельной деятельности этого деятеля не утихают до сих пор, причем накал эмоций не падает ни на градус.

Я долго пытался разобраться и в себе, и в нем, но, лишь написав про Шварца и Олейникова, понял очень простую вещь.

Фадеев, по сути, всю жизнь боролся с необходимостью становиться Волшебником.

Он очень не хотел подняться НАД людьми, что в те жестокие времена было практически невозможно – психика не выдерживала.

Очень дорогой ценой, но он смог это сделать.

И это многое искупает.

Именно поэтому его линию я приберег для финала второго тома и перехода к третьему – она для этого подходит больше всего.

А теперь слушайте окончания истории приключений рапповцев на сломе эпох.

Писатель

РАПП закончился 23 апреля 1932 года.

В этот день ЦК ВКП(б) принял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», в котором говорилось о необходимости «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем».

Ассоциации пролетарских писателей в создающийся союз никак не вписывались, а потому, в силу явной ненужности - ликвидировались.

Это было как гром среди ясного неба.

Партия разогнала РАПП! Вообще разогнала, целиком и полностью! Все эти наглые самоназначенные «руководители советской литературы» зависли между небом и землей! Что с ними будет – непонятно! Свобода, братцы!

Затюканные рапповцами «попутчики» ликовали не скрываясь, а количество порванных баянов не поддавалось исчислению. Надежда Мандельштам вспоминала об этом так:

«Это произошло в день падения РАППа, 23 апреля 1932 года — мы узнали об этом событии утром, развернув газеты. Оно было неожиданностью для всех. Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылочкой вина. Они чокались и праздновали победу. «Долой РАППство», — кричал находчивый Тихонов, а Павленко, человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал…

«Но ведь вы дружили с Авербахом», — удивилась я. Мне ответил не Тихонов, а Павленко: «Литературная война вступила в новую фазу»…

Лидия Гинзбург в своих записках «Человек за письменным столом» пополняет коллекцию возникших по этому случаю «мемасиков»: «При ближайшем рассмотрении слово оказалось каламбурным: не помогло рапполепство, за упокой РАППа божия…

Творится мифология, злободневная и скоропреходящая. Один из московских мифов привез Брик: в ночь на 23 апреля Авербах ночевал у Шкловского — единственное место, где — он был уверен — его не станут искать.

Мне хотелось бы подсмотреть изменение мозговых извилин, душевную судорогу среднего рапповца, читающего постановление от 23 апреля. На протяжении отрезка времени, нужного, чтобы прочесть пятнадцать строк газетной печати, человек этот должен превратиться в собственную противоположность, сгореть и родиться из пепла готовым к тому, чтобы говорить, утверждать, признавать, предлагать обратное тому, что он говорил десять лет подряд и еще тому назад две минуты.

На прениях по докладу Слонимского о поездке в Москву М. К., обращаясь к рапповцам, простодушно сказал: