Индустриализация

Отрицать значимость родственных связей бессмысленно, но и сам по себе, как и все Свердловы, Авербах был весьма недюжинным человеком. К примеру, он прекрасно понимал, что его номенклатурная карьера, начавшаяся с подросткового возраста, несет ему не только плюсы, но и минусы. В сравнении с крещеными сталью и кровью Фадеевым или Ставским, да даже в сравнении с воевавшим Киршоном, Авербах был мальчишкой, не знающим жизни.

Выросший в кругу советской элиты и практически не покидавший этот круг, он, по большому счету – не знал и не понимал страну, одним из властителей которой ему было предназначено стать. Но в отличие от многих сегодняшних мажоров, все проблемы, вытекающие из этого незнания, Авербах прекрасно понимал, поэтому считал необходимым пройти школу жизни на низовой партийной работе и периодически пытался удрать из литературы «знакомиться с народом» то инструктором в Баку, то парторгом на Урал. В конце концов, ему это удалось, но об этом позже.

Кроме того, Авербах был блестящий аппаратчик – его административных способностей не отрицают даже злейшие враги. Многие его всесилие даже демонизировали. Николай Асеев, например, в поэме «Маяковский начинается» писал о нем так:

Николай Асеев. 1921 г.

Тогда-то

и возник в литературе

с цитатою лужёной

на губах,

с кошачьим сердцем,

но в телячьей шкуре,

литературный гангстер

Авербах.

Он лысину

завёл себе с подростков;

он так усердно тёр её рукой,

чтоб всем внушить,

что мир —

пустой и плоский,

что молодости —

нету никакой.

Он чёрта соблазнил,

в себя уверя б:

в значительности

своего мирка.

И вскоре

этот оголённый череп

над всей литературой

засверкал.

И ведь действительно – засверкал. Именно возглавляемая Авербахом РАПП задавила все остальные литературные группировки страны. А это было очень непросто и сам по себе административный ресурс высокопоставленных родственников ничего не решил бы – другие группировки тоже имели покровителей в верхах.

Руководство РАПП (слева направо) - А.П. Селивановский, М.В. Лузгин, Б. Иллеш, В.М. Киршон, Л.Л. Авербах, Ф.И. Панфёров, A.A. Фадеев, И.С. Макарьев. Конец 1920-х

А соперников было много. Если честно, отечественная литература в 1920-е годы – это какие-то «банды Нью-Йорка», причем этим бандам не было числа. «Скифы», комфуты, ЛЕФ, «Серапионовы братья», конструктивисты, имажинисты, обэриуты, «Перевал», Пролеткульт, «Кузница», «Октябрь», Всероссийское общество крестьянских писателей, «неокрестьянские» писатели – и это я перечисляю только самые заметные литературные объединения 20-х.

Вы уж простите, но если писатель тогда не входил ни в какую группировку, то, перефразируя Хармса, это был не писатель, а говно. Дело доходило до того, что не взятых в банды писателей вполне официально в стенограммах заседаний именовали «дикими».

И вот в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей возникает Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), генеральным секретарем которой избирается 22-летний малоизвестный критик Леопольд Авербах.

После этого новоявленный литературный функционер начинает «зачистку поляны». Как всегда, о специфике деятельности Авербаха, а также о целях и методах РАПП полезнее всего послушать очевидцев. Слово Валентину Катаеву:

«Не могу вспомнить, было ли это весной или осенью 1929 года. Представители РАППа приехали в Ленинград и пригласили «попутчиков», как мы тогда назывались, в «Европейскую» гостиницу, где остановился Леопольд Авербах. Я видел его в Москве месяца за три до этой встречи и удивился перемене, замеченной не только мною.

Он был маленького роста, в очках, крепенький, лысый, уверенный, ежеминутно действующий, - трудно было представить его в неподвижности, в размышлениях, в покое. И сейчас, приехав в Ленинград, чтобы встретиться с писателями, которые существовали вне сферы его активности, он сразу же начал действовать, устраивать, убеждать. Но теперь к его неутомимости присоединился почти неуловимый оттенок повелительности - точно существование «вне сферы» настоятельно требовало его вмешательства, без которого наша жизнь в литературе не могла обойтись.

<…> Каждый говорил о своем, но почти никто - я впервые наблюдал это в кругу писателей - о самой литературе. Потом выступил Авербах, который и прежде бросал реплики, направляя разговор, не всегда попадавший на предназначенный, по-видимому предварительно обсуждавшийся, путь. Сразу почувствовалось, что он взял слово надолго. Он говорил энергично, связно, с настоятельной интонацией убежденного человека, - и тем не менее его речь состояла из соединения пустот, заполненных мнимыми понятиями, которым он старался придать весомость.