Индустриализация

Но не забывайте, что северянина Юг пьянит не хуже вина, а нашему северянину было всего двадцать с небольшим. Поэтому все два года в Ростове были не только очень продуктивным, но и изрядно романтическим периодом. По красавцу-журналисту сохло немало местных девчат, а он все никак не мог забыть оставленную в Москве Валерию Герасимову.

Этой самой «Вале из Бостона» он и писал письма от лица безнадежно влюбленного Старого Пима, матроса трехмачтового парусника, идущего из Саутгемптона в Гонолулу.

И лишь иногда переключался от любовных романтических грез на реальный Ростов:

«Из моего окна — прямо перед глазами — стелется позеленевшая от молоденькой травы степь, а молодеет она так каждый год и каждый год засыхает, чтобы снова молодеть. Это напоминает мне старика Демокрита — «все течет, все изменяется»[1] — и старую, но очень хорошую «философию» — жизнь чередуется со смертью, но в конечном счете всегда побеждает жизнь.

Как-то зашли мы — Максимов, я, несколько «худых мальчиков» и «рабочих подростков» — в степь, на старый- старый курган, — под вечер. Солнце, заходя, стало большим и красным, и не жгучим, — можно было смотреть на него, — кругом была только степь. Я, по известным тебе причинам, не мастер изображать краски — закат был чертовски хорош и разноцветен, — через тысячу неуловимых оттенков он переходил в дымчато-лиловый — цвет вечернего тумана, стлавшегося по горизонту — все ближе и ближе, — и в нем, в тумане, колыхались плавно степные холмы, — они плавали, как что-то живое и мощное.

Я вдруг совершенно ясно представил себе древнего Илью Муромца или Святогора, — как он, один-одинешенек (в этом тоже есть что-то величественное!), отливая «шеломом», по пояс в лиловом тумане, с которым сливается грива его коня, — в былинной задумчивости плывет по степному (степенному) морю. Ведь было же что-то вроде этого, — через степь эту катились гунны, обросшие шерстью, на ней дрались и умирали печенеги, татары и... красноармейцы.

От этого степь кажется такой мудрой и вечной.

Это — эмоция, и, как таковая, она может «грешить» против марксизма. Это — отступление от темы; зря ты прочла его — оно написано скверной пильняко-гоголевской смесью».

В этом же 1925 году «Валя из Бостона» не выдержала осады, и они поженились.

Ростов в памяти Фадеева остался исключительно светлым воспоминанием еще и потому, что там все было сбалансировано.

Александр занимался своей любимой оргработой – но не чрезмерно, а в самый раз. Юноша не сидел затворником, а много общался с приятными ему людьми. Наконец, ростовские руководители деликатно опекали его, предоставляя возможность писать, и Фадеев это запомнил и оценил.

Анастас Иванович, конечно, писал потом: «Все мы тогда работали с большим напряжением, и мне порой бывало невдомек: когда он находил время для литературной работы? Ведь он делал все то же, что я остальные руководящие краевые работники…».

Но на деле они с Землячкой практически заставили своего подчиненного дописать «Разгром», его лучшую книгу. Как вспоминал ростовский журналист Павел Максимов:

«Конечно, такое совместительство было трудным. Но потом ему дали помощника по отделу партийной жизни. После этого Фадееву стало легче. Придя утром в редакцию, он говорил своему помощнику Вл. Шилову, какой материал нужно подготовить к сдаче в набор и что еще нужно сделать по отделу, и уходил к себе, на пятый этаж, запирался и писал «Разгром». Конечно, это была большая помощь ему со стороны крайкома партии, А. И. Микояна и Р. С. Землячки: они создали ему возможность писать «Разгром».

Но этим их помощь не ограничивалась.

На одном из заседаний бюро крайкома был обсужден вопрос о литературном движении в крае и о пролетарских писателях. В числе других мероприятий было принято решение о предоставлении творческого отпуска молодым ростовским писателям А. Фадееву, А. Бусыгину и Гр. Кацу, с выдачей каждому из них по сто рублей в месяц (для того времени это были немалые деньги).

Фадеев, Бусыгин и Кац прожили в Нальчике все лето 1925 года, и каждый из них писал регулярно, определенное число часов: пример этой каждодневной работы подавал товарищам Фадеев.

Летом 1926 года этот творческий отпуск (на два месяца)! А. Фадееву, А. Бусыгину и Гр. Кацу был повторен».

Думаю, вы не удивитесь, узнав, что первой читательницей «Разгрома» стала именно Розалия Землячка, которой автор слал главы по мере написания, как в журнальных публикация в стиле «Продолжение следует…».

Ей нравилось, и еще в мае 1925 года она сообщала начинающему прозаику:

«Тов. Булыга.

Я испытала буквально огромную радость, когда читала Ваши главы. Это какой-то сплошной, без перерыва, чудесный разговор с близким и родным человеком (главы о Левинсоне). Такая удивительная правда о людях, о своих, во весь рост выявленных. Чудесно! Землячка».