Индустриальные новеллы

В глубине сквера у продуктового ларька толпились люди. Я уже миновала их, когда неожиданно столкнулась с Андреевым. Прислонившись спиной к щиту, заляпанному афишами, он наклонился, пытаясь выбить из бутылки пробку. Но тут откуда-то, словно из-под земли, вырос Шумов. Он твердо взял Андреева за локоть и повел от ларька. Что-то дрогнуло во мне. В голове застучала фраза Анны Петровны: «Случается с ним…» Мои записи в блокноте об Андрееве сразу померкли, утратили убедительность.

Редактор, выслушав мой рассказ, сердито сказал:

— Что же ты не узнала о нем предварительно?

— Но вы же сказали…

— Что я? Я там не работаю. А теперь, выходит, надо писать не очерк, а зубодробительную статью.

«Нет, — уныло подумала я, — ничего теперь писать не буду. Мне только бы узнать, как Андреев завтра придет в цех? Как будет смотреть в глаза Анне Петровне, Шумову и всей бригаде?»

С чувством неловкости и даже тревоги за него, за Андреева, я утром опять пошла в цех. Тонувшие в утреннем тумане заводские корпуса дымились белым дымом и, словно растворяясь в нем, казались невесомыми. В такой час диспетчера включали автоматы-предупредители и на железнодорожных переходах однотонно звучал голос робота: «Берегитесь, идет поезд. Берегитесь, идет поезд». Поезд проходил, а голос все еще продолжал вещать об опасности.

На стане работа была в разгаре. Оранжевые полосы бежали одна за другой в равные промежутки времени. И так же ритмично набегали волны горячего воздуха. Андреев с Шумовым стояли у больших ножниц, обрезающих полосы, и о чем-то деловито переговаривались. Я подошла и молча поздоровалась с ними, и они так же ответили мне кивком головы. За ночь Андреев осунулся, и лицо его стало еще темнее, чем прежде.

Ножницы резали полосы, нагретые до девятисот градусов. Но резали не каждую полосу, а по выбору. Почему? Чтобы как-то заговорить с Андреевым, я спросила его об этом. Он, как всегда, внимательно меня выслушал и сказал, что маятниковые ножницы режут только те полосы, у которых плохо прокатаны концы, и они не могут войти в калибр. Гул прокатки заставил его чуть повысить голос:

— Если ножницы часто режут, тут тоже надо задуматься, — усмехнулся он.

Стоявший рядом Шумов в разговор не вмешивался, но под каким-то предлогом постарался увести от меня Андреева. Сквозь стекло операторской будки белел платок Анны Петровны, и я поднялась к ней. Она крепко сидела в глубоком кожаном кресле, вытянув перед собой руки, и спокойно, но быстро нажимала на рычаги. В какую-то минуту она оторвала глаза от стана и повернулась ко мне со словами:

— Сегодня плавка за плавкой идут безостановочно.

В голосе ее слышалась сдержанная радость. Она была сейчас словно впаяна в кресло, и, казалось, не только ее движения, но и удары сердца слиты с толчками стана. Прокатный стан был послушен ей, как бывает послушна машина опытному шоферу. Она гнала сейчас эту машину на предельной скорости. Стальные полосы бежали одна за другой, сливаясь в одну светящуюся волну. Я смотрела на них, как будто стояла на берегу быстротечной реки, и не могла оторваться. Вдруг Анна Петровна повернулась ко мне, посмотрела на меня внимательно и, кивнув на часы, сказала:

— Скоро смена кончится. Вы, если хотите, останьтесь.

Ритм прокатки с каждым часом нарастал. Шумов и его помощник Чикунов стояли у клетей, широко и твердо поставив ноги, готовые в любую минуту ринуться в атаку, если что-то застопорится. А серая кепка Андреева мелькала то у нагревательных печей, то на ножницах, то у кантователей.

Когда пришла вторая смена, стан не останавливали. Люди на ходу сменяли друг друга. Это на языке прокатчиков называлось «удержать заданный темп». Спускаясь с перекидного мостика, Шумов расслабил мышцы и, сдвинув берет, вытер платком лицо. Спустилась со своего поста и Анна Петровна. Она махнула рукой Шумову, Чикунову, задержала свой взгляд на мне и молча позвала за собой.

В красном уголке каждый садился на свое облюбованное место. Но едва на пороге появился Андреев, Анна Петровна быстро встала и подошла к столу.

— Садитесь, Василий Иванович, — кивнула она ему. — Мы сейчас проведем профгруппу.

Он, что-то поняв, растерянно взглянул на нее и опустился на ближайшую скамейку. В комнате не произошло никакого движения. Анна Петровна повернулась к Шумову:

— Тебе слово, Володя.

Шумов встал, стянул с головы берет и засунул его в большой накладной карман спецовки.

— Невеселая у меня сегодня роль, — как-то непривычно откашливаясь, начал он, — Я тут вроде свидетеля, а может, и обвинителя. — Он посмотрел на Андреева, как будто вырвал его лучом света из темноты, и все повернули головы в сторону мастера.

Андреев сидел, не глядя на Володю, стиснув зубы. Казалось, его сжигало нетерпенье, вот-вот он закричит: «Не ваше дело! Сам знаю!»

— Вчера была получка, и Василий Иванович снова сорвался, — продолжал Шумов. — Я увел его к себе домой, и моя мать отпаивала его горячим чаем. Неприятно об этом говорить, но и молчать нельзя. Мастер — это ведь как командир на позиции, и вдруг такое дело.

Шумову говорить было об Андрееве трудно, непривычно.