Индустрия счастья. Как Big Data и новые технологии помогают добавить эмоцию в товары и услуги

В тот вечер обсуждалась работа британского экономиста Рональда Коуза, позднее являвшегося научным сотрудником Университета Виргинии. Коуз всегда противился тому фанатизму, с которым к нему относились Стиглер и другие экономисты. Он был известен своими работами, содержащими научные вопросы о том, почему экономические институты структурированы именно так, а не иначе. Коаз говорил, что никогда не мог понять, почему его труды вызвали такой ажиотаж. Он получил Нобелевскую премию в 1991 году со словами: «Я сделал то, что было определено факторами, которые я не выбирал». Чикагские индивидуалисты не поняли это его высказывание, потому что оно словно исходило от проигравшего, а не от победителя.

И вот, случайно или нет, скромный экономист, который вырос в Килбёрне, рабочем районе Лондона, сыграл роль «Архимеда» для интеллектуалов из Гайд-парка. Он внес вклад в новое, еще более ошибочное понимание того, как нужно управлять капитализмом, а также как должна выглядеть конкуренция. Работа Коуза стала ключевой вехой в политическом мировоззрении, поскольку в ней утверждалось, что для капиталистической компании не должно существовать ограничений по росту и силе, если данная компания действует согласно законам «конкуренции».

Коуза никогда не называли неолибералом, и уж тем более его не называли консерватором. Однако он учился у двух экономистов в Лондонской школе экономики 1930-х годов – Фридриха Хайека и Лайонела Роббинса, причастных к возникновению неолиберальной мысли. Роббинс и Хайек хотели нанести ответный удар по кейнсианству и социализму, которые стали популярны во время Великой депрессии, доказав всем уникальные преимущества ценообразования в рыночной системе. Коуз оказался под влиянием этих идей. Что еще более важно, он соглашался с Хайеком, выражавшим сильные сомнения относительно того, что любая социальная наука, не исключая и экономику, способна что-либо знать.

Вооружившись радикально скептическим взглядом, но, так или иначе обращаясь к базовой теории цен, Коуз задался вопросом, над которым его более либертарианские коллеги никогда по-настоящему не задумывались: что является преимуществом рынка? Если это увеличение благосостояния, то возможно ли достичь его с помощью других форм организаций, через корпорации? Изначально враждебно рассматривая государственное вмешательство в рынки, Фридман и его коллеги воспринимали как аксиому утверждение, будто свободные рынки – принципиально лучшая форма для функционирования экономики. Однако они также пребывали в уверенности, что некоторые виды государственного вмешательства необходимы: например, регуляция и законы о конкуренции, призванные гарантировать, что на рынке все играют по правилам.

Гениальность Коуза заключалась в том, что он указал Чикагской школе на одно важное обстоятельство, о котором они и не подозревали. До этого момента в Чикагской школе считалось, что рынки должны быть открытыми, конкурентными, функционировать в соответствии с определенными правилами, иначе они будут задавлены весом монополий. Рынкам требовались определенные базовые правила, если им было суждено стать идеальным местом для выражения индивидуальной свободы. Это означало, что в данной сфере все-таки необходим некий авторитет, способный вмешаться, если конкуренты откажутся играть по правилам или станут слишком влиятельными, в результате чего рынок может «провалиться».

Будучи самым настоящим скептиком, Коуз никогда не соглашался с подобными рассуждениями. В настоящей экономике дела обстояли не так просто. Рынки на самом деле никогда не были совершенно конкурентными, поэтому различие между рынком, который работает, и рынком, который «погибает», являлось, по мнению Коуза, всего лишь выдумкой экономической теории. Он считал, что экономистам следует задаться вопросом: есть ли доказательство того, что особенная мера правительства пойдет хоть кому-то на пользу? И под «хоть кем-то» стоит понимать не только потребителей или малый бизнес, но и вообще всех тех, к кому эта мера будет применяться. Приведенный выше аргумент родился напрямую из учений Бентама, который считал, что политика должна руководствоваться не своими понятиями о правильном и неправильном, а статистическими данными о благосостоянии населения. Если сведений, доказывающих необходимость вмешательства государства, недостаточно (а такие данные, как правило, трудно собрать), то политикам лучше раз и навсегда оставить экономику в покое.