Инес души моей

В дорогу я отправилась, одетая так, как одевалась в Пласенсии: на мне были нижние юбки, корсет, рубашка, верхние юбки, тока, остроносые башмаки, — но очень скоро пришлось уступить обстоятельствам. Нельзя проскакать на коне тысячу лиг, сидя боком, по-женски, и не разбить себе спину, поэтому мне пришлось сесть в седло по-мужски. Я достала себе мужские штаны и сапоги, сняла корсет с китовым усом — кто только придумал это пыточное орудие? — а потом отказалась и от токи — она слишком тянула голову назад — и заплела волосы в косы, как делают индианки. Я никогда не носила одежду с глубоким вырезом и не позволяла себе фамильярностей с солдатами. Во время стычек с индейцами я надевала шлем, легкую кожаную кирасу и поножи, которые Педро приказал изготовить специально для меня, — без всего этого я погибла бы от индейских стрел в самом начале пути. Если это одеяние зажгло желание в Эскобаре и других участниках экспедиции, то я не понимаю, как устроен мозг у мужчин. Франсиско де Агирре не раз говорил, что самцы думают только о еде, блуде и убийствах, — это была одна из его любимых фраз. Впрочем, если речь идет о людях, то это не совсем так: люди думают еще и о власти. И я не согласна с Агирре, несмотря на все слабости, которые мне довелось обнаружить в мужчинах. Не все они одинаковы.

Наши солдаты много говорили о женщинах, особенно когда нам приходилось стоять лагерем несколько дней подряд и им было нечего делать, кроме как стоять по очереди в карауле и ждать. Они обменивались впечатлениями об индианках, похвалялись своими подвигами — изнасилованиями — и с завистью обсуждали похождения легендарного Агирре. К сожалению, мое имя часто всплывало в их беседах: говорили, что я — ненасытная самка, что я в седло сажусь по-мужски, чтобы конь распалял меня, и что под юбкой я ношу штаны. Последнее было правдой: не могла же я сидеть на коне по-мужски, не прикрыв бедра.

Самого юного солдатика в нашей экспедиции, мальчика восемнадцати лет от роду по имени Эскобар, который в Перу приехал юнгой в совсем нежном возрасте, эти сплетни возмущали: он еще не был испорчен жестокостями войны. Обо мне у него сложилось какое-то романтическое представление. Он был в том возрасте, когда влюбляются в любовь. Вбил себе в голову, что я — ангел, которого принуждает к извращениям ненасытный Вальдивия, заставляя, как падшую женщину, ублажать его в постели. Я узнала это от своих служанок-индианок, как узнавала обо всем остальном, что происходило вокруг меня. Для них не было никаких секретов, потому что мужчины, когда разговаривают, не обращают внимания на женщин, так же как не обращают внимания на лошадей или собак. Мужчины думают, что мы не понимаем того, что слышим. Я тайком стала следить за этим юношей и удостоверилась, что он старается быть поближе ко мне. Эскобар находил для этого разные предлоги: то учил трюкам Бальтасара, который постоянно вертелся около меня, то приходил ко мне сменить повязку на раненой руке, то просил, чтобы я показала, как готовить маисовую кашу, потому что обе его индианки якобы ничегошеньки не умели.

Педро де Вальдивия считал Эскобара чуть ли не сосунком и, думаю, не обращал на него никакого внимания до тех пор, пока солдаты не стали шутить над юношей. Поняв, что его интерес ко мне романтического, а не сексуального плана, они не оставляли его в покое, издеваясь над ним и заставляя плакать от унижения. Конечно же, рано или поздно солдатские шуточки должны были дойти до ушей Вальдивии. Тут он начал задавать мне всякие каверзные вопросы, а потом и следить за мной и даже устраивать ловушки. Он посылал Эскобара помогать мне, давая задания, более приличные для служанок, а юноша, вместо того чтобы возмутиться такими приказами и отказаться исполнять их, как поступил бы на его месте любой другой солдат, с радостью бежал исполнять поручения. Часто я встречала Эскобара в своем шатре, потому что Педро специально посылал его за чем-нибудь, зная, что я одна. Наверное, мне сразу нужно было попытаться вразумить Педро, но я не решилась: ревность превращала его в чудовище, и он мог вообразить, что у меня есть скрытые мотивы защищать Эскобара.

Эта дьявольская игра началась еще вскоре после того, как мы вышли из Тарапака. Затем, во время тягостного перехода через пустыню, она подзабылась — там ни у кого не оставалось сил на глупости, — но в приветливой долине Копиапо началась с новой силой. Эскобар был легко ранен в руку, но хотя мы прижгли рану, она никак не заживала, и мне приходилось обрабатывать ее и часто менять повязки. Я даже начала опасаться, что придется применить радикальные меры, но Каталина обратила мое внимание на то, что рана не смердела и жара у юноши не было. «Просто расчесывает, да, сеньорай, разве не видишь?» — подсказала она мне. Мне не хотелось верить, что Эскобар расковыривает рану специально, чтобы я подольше его лечила, но все же я поняла, что пришло время поговорить с ним.