Инфанта (Анна Ягеллонка)

Мало какое воеводство согласилось на одного, как мазуры, паны говорили каждый за иного кандидата и до голосования не доходило. Казалось, что время, вместо того чтобы сосредотачивать и объединять, всё сильней раздваивало и растраивало.

В некоторых воеводствах голоса так резко отзывались, что почти бой можно было ожидать. Шляхта оскорбляла друг друга и рвалась к саблям. Рдест, швед, Пяст Бандура, Пяст Розенберг, француз имели приверженцев тут и там; кто их имел наибольшее число, трудно было посчитать, а Чарнковский с болью видел, что дело императора в четверг стало хуже, чем в понедельник, когда Генрихово, казалось, улучшилось. Простодушные мазуры стояли при своём, призывали Генриха группой, голос их разлетался и имел какую-то привлекательную силу. Начинали и иные земли за француза давать голос.

Время было закончить выборы!

Чарнковский, видя, что светится, рассчитал, что нужно разжечь неразбериху; дал своим знак, чтобы голосовали за Пяста. Сам же он проголосовал за шведа.

В четверг затем на поле был, как выражались некоторые, настоящий ад. Рёв, крик, ропот, проклятия, группа против группы. Некоторые палки, иные – сабли, не доставая их, в ножнах поднимали вверх, толкались, нажимали. Проезжающих панов обступали толпы. Более злобные кричали, что сеяли несогласие специально, чтобы в мутной воде ловить и якобы силой навязать деспота. Вести ходили самые странные.

Некоторые принялись говорить, что император хотел вторгнуться с оружием и в доспехах; что имперцы хотят разогнать шляхту и. п. Великополяне для порядка, которого не было, велели переписать всех кандидатов, потому что их прибавилось великое множество, под именем Пястов. Начали зачитывать громко всех по очереди, над каждым злобно делая комментарии, которые, как из самопалов, выстреливались из групп окружающих. Когда, наконец, кто-то выкрикнул как кандидата слупского Бандуру, вырвался смех и заразительно пошёл по всему полю, так что потребовался час, чтобы его успокоить.

Достойный и благородный Войцех Слупский хоронил всех Пястов с собой.

Наконец пришла уже пятница, а короля ещё не было. Усталость и нетерпение рисовались особенно на лицах вождей. Фирлей кипел гневом, Зборовский немного издевательски усмехался, но, в целом, не тратил запала. Было срочно и ему, но стоял так, что должен был использовать императорские ошибки и на них строить.

В пятницу почти все паны сенаторы собрались под большим королевским шатром, который обступили высланные от воеводств депутаты.

Предвидели в этот день решительную борьбу, как те же речи начались заранее.

Каким образом честные Генриховы мазуры и их союзники в превышающем числе, потому что их насчитывали до трёх тысяч, незначительно осадили по кругу большой шатёр – это только бы, может, невидимые такие деятели, как Талвощ, могли объяснить. Мелкая шляхта, заранее хорошо накормленная, со всех сторон текла как бы случайно и вставала как-то неохотно, но в итоге железным обручем охватила панов сенаторов и стояла спокойно.

Но происходили особенные вещи. Когда кто-нибудь из панов сенаторов говорил за француза, была такая тишина, как мак сеял; начинал иной об Эрнесте, о шведе, начинался ропот, шум, суета, что слова никто услышать не мог.

Выходило это будто бы случайно, но бороться с судьбой невозможно.

Затем поднялся для голоса староста Ходкевич, которому император, как мы знаем, издавна доверял, и с ним всей Литве, так как главой её стал. Не сомневались Фирлей, Чарнковский и имперцы, что он отдаст голос за Эрнеста, когда – о чудо! – объявил себя пан староста за Генриха, добавляя:

– Генрих жениться на принцессе Анне, а так и кровь наша будет удовлетворена.

Ещё не закончил Ходкевич, когда начало кричать Подолье:

– Генрих с Анной! Генрих с Анной!

Первый раз так явно выступило желание народа, чтобы последняя молодая веточка напрасно не ушла. Говорили это к сердцам.

По правде говоря, Эрнест также мог и обещал жениться на Анне, но тот был немцем, а всё-таки в каждом немце видели старого врага.

Голос Ходкевича ударил как гром на имперских и перевесил весы.

Когда однажды большинство взялось голосовать за Генриха, Подолье и Брацлавщина сделали то же после Литвы, далее пошли за ними Ленчицкие, Белзкие, Прусские воеводства, значительная часть краковян, сандомирян, серадзян.

Одна Великопольша голосовала за Анну.

Ясным и очевидным было, что француз возьмёт верх.

Уже была ночь, когда все, уставшие, начали расплываться; Чарнковский терял голову, руками в воздухе рисовал линии в отчаянье и кричал, что французы подкупили Литву, что огромными обещанными панам суммами приобрели их себе.

В замке в этот день напрасно допоздна ожидали его и Талвоща; принцесса должна была ложиться в кровать, когда прибежал литвин с радостью на лице и приветствовал входящую напротив Досю рукой, поднятой вверх.

– Француза как будто уже выбрали!

Принцесса в течении дня получала уже новости о том, что происходило под большим шатром, но полностью никто отчёта не давал; только Талвощ принёс лучшую новость, а то, что Чарнковский в этот день не показывался, имело великое значение.