Инфанта (Анна Ягеллонка)

Все, как бы одной мыслью вдохновлённые, этот день начать хотели молитвой.

Было в этом что-то торжественное, великое, что платило за всякое легкомыслие этой толпы, которая падала на колени, будущность свою складывая в руки Божьи.

Талвощ опустился на колени вместе с мазурами, подкреплённый этим утешительным признаком.

Ксендзы читали молитвы, взывающие к Святому Духу, в другом месте пели Veni Creator Spiritus. Во время, когда каждый имел право поднять голос, все испугались его значимости.

Никогда поле не было более тихим, а люди более спокойными.

По окончании молитв долгое время ни одно воеводство начинать даже не хотело.

Оглядывались одно на другое.

Время проходило на таком прослушивании и рассматривании.

Чарнковский, который крутился около маршалка, получил от него информацию, что лучше было не спешить с императором, а оставить его под конец, когда все иные уйдут ни с чем.

Высланные на разведку от шатра к шатру люди, прислушивались напрасно. Везде шептались и потихоньку совещались.

В королевском шатре также только бесконечные речи говорились, выводов которых не в состоянии дождаться, шляхта одходила утомлённой.

– А что? – спросил Талвощ, стоящий с мазурами.

– Воду кипятят паны! – отпарировал возвращающийся шляхтич.

Затем, а было это уже под вечер, мазуры, пошептавшись между собой, собрались в кучку и довольно несмелыми голосами начали кричать: Генрих, Генрих!

На этот голос отовсюду сбегались любопытные, но никто не пошёл за ним, прозвучал безуспешно и шарачки, устыдившись, что так напрасно вырвались, замолчали.

В других землях и воеводствах в этот день не отозвались ещё в пользу кого-нибудь. Умы были беспокойные и неуверенные в том, что делать.

Мазурам, действительно, не удалось, но они вовсе этого к сердцу не принимали. Конечно, им было радостно, что опередили иных.

Один другому говорил:

– Завтра крикнем громче. Пусть другие, кого хотят провозглашают, мы при своём останемся.

В замке скоро узнали о событии этого дня. Принцесса вышла к Талвощу, который прибежал запыхавшийся, разгорячённый, с упадком сил, но весёлый; она выслушала реляции, но по бледному лицу её ничего нельзя было узнать – так над собой пановала. Не сказала ни слова, хотя пани крайчина и иные пани начали сразу расспрашивать, выкрикивать, утешаться и беспокоиться.

Видя литвина чрезмерно измождённым, вытирающим с лица пот и спешащим вернуться в лагерь, потому что и ночью он должен был работать на завтра, велела Доси ему подать кубок вина, поблагодарила за новость и, задумчивая, неспешным шагом ушла в спальню, потому что час пароксизма приближался.

Чуть только Талвощ исчез, оставляя после себя чрезвычайно взволнованные умы всего двора, потому что не все были посвящены в то, чего себе желала Анна, когда появился референдарий Чарнковский, хмурый как ночь, и, найдя крайчину в комнате одну, навязавшись, начал вымаливать, чтобы мог увидеться с Анной и говорить, прибавляя, что это ему было срочно необходимо.

– Но наша принцесса вроде бы уже в постели и эта несчастная лихорадка в любую минуту подойдёт.

Чарнковский начал доказывать, что был слугой дома и что принцесса будто бы лёжа принять его могла.

Побежала, поэтому, дать знать Анне Зося Ласка, поскольку крайчина не отступала от референдария, желая добыть из него что-то большее, чем от Талвоща.

Чарнковский был, видимо, огорчённый и грустный, так, что не всегда отвечал по делу.

Причиной его забот было то, что, крутясь этого дня по элекцийному полю, тут и там, среди мазуров, где-то подхватил слух, что по приказу принцессы они должны были давать голос за француза.

Также иные признаки начали ему теперь проясняться, что Анна к Эрнесту, которого он вёл, была не особенно доброжелательна. Хотел узнать, как было в действительности. Это имело для него тем большее значение, что могло ему доказать, что он, который себе льстил тем, что имел полное доверие принцессы, на самом деле его уже потерял.

Хитрый и ловкий человечек, он решил перед завтрашним днём знать, как обстоят дела, и согласно этому планировать дальнейшее своё поведение.

Он не думал ради принцессы пожертвовать Эрнестом, так как был предан императору, но думал изменить тактику и идти осторожней.

Зося Ласка, побежавшая в спальню за принцессой, нашла её ещё нераздетой и когда ей дала знать о Чарнковском, Анна, хоть не очень охотно, вернулась назад в комнату аудиенций, чтобы увидеться с референдарием.

Она нашла его рассеянным, утомлённым, жалующимся на тяжкий труд и неопределённость, но вместе с тем, рассыпающим нежности и залоги верных услуг и т. п.

Анна холодно поблагодарила.

Чарнковский сразу вставил о «слепых», как звал их презрительно, мазурах, что первыми вырывались; он жаловался на всех панов, что со шляхтой справиться не умели, давая перекричать, и окончил возвращением к Эрнесту, говоря о котором, имел глаза постоянно уставленные на принцессу.

Она слушала его терпеливо, но ничего больше; лицо не выдавало даже малейшего интереса.