Исповедник встает навстречу Асенате, однако выражение его лица невозможно прочесть под густыми лохмами. За последние три года священник постарел на тридцать лет: его черты огрубели, а некогда бронзовую кожу, потускневшую до серовато-коричневого оттенка, испещрили язвочки и глубокие морщины. Тонзура давно уже заросла, и нечесаная грива спускается ниже пояса, борясь за главенство с длинной бородой. И в той и в другой уже больше седины, чем черноты, как и в его душе уже больше черноты, чем золота, – если там вообще блестело именно оно. Только в глазах сохранилась жизненная сила, однако выглядят они неприятнее всего, поскольку кажется, что их вырвали у какого-то более юного создания и пересадили отче Избавителю.
– Я потерпела неудачу, – докладывает Гиад. – Шаманка не страшилась боли, а принимала ее.
– Грустное известие, – объявляет исповедник. Его голос по-прежнему столь же энергичен, как и взгляд. – Добившись ее послушания, мы, возможно, сумели бы убедить племена северян присоединиться к нам миром. Они почитают и боятся ведьм. – Отче Избавитель печально качает головой, как пастырь, скорбящий о своих беспутных прихожанах. – Завтра сожжем ее на городской площади, в назидание прочим. Кроме того, так мы порадуем наших соратников из конфедерации, которые терпеть не могут дикарей с севера.
– Ее больше нет, – говорит Асената. – Умирая, она прокляла этот город и его жителей.
Священник пытливо смотрит на сестру:
– Ты проявила небрежность, мой Бдящий Паладин.
– Нет, я умышленно отняла ее жизнь.
– Зачем ты так поступила? – интересуется он, подходя ближе.
– Потому что уже хватит.
– Не тебе судить, – холодно произносит исповедник. – Думаешь, я упиваюсь страданиями, которые мы обязаны причинять во имя Бога-Императора? Думаешь, я наслаждаюсь этим?
Для наглядности отче Избавитель стегает себя плетью по кровоточащей груди. Не дождавшись ответа, он принимает молчание Гиад за раскаяние и сочувственно улыбается:
– Дочь моя, мы с тобой должны выполнять священный труд Его вместе, но избранная длань Его – не ты, а я.