Инферно

— Нет. У нас там девушек не осталось. Была одна — убили.

— О как, — покачал головой Редд. — За что это?

— Кто бы знал.

— Зря вы так. Их и так днем с огнём, ночью с фонарем… Я вот не видел с прошлого года… хотя — нет. Приходила как-то одна дамочка, но не знаю, куда делась.

Некоторое время мы молчали. Я — снова принимая на себя вину за смерть Ани, Редд — потухшим взглядом рассматривая экран.

— Так что это было? — спросил он.

— Не знаю. И даже не уверен, что хочу знать.

Назад мы шли какими-то пришибленными. Остов древнего завода, высохший ручей, ломкая полумертвая трава — все это казалось мне теперь неуместным. Так бывает. Привычные вещи иногда показывают своё истинное лицо, и начинаешь понимать, что нет в них ничего такого, к чему стоило бы привыкать.

На стадии такого понимания курильщики навсегда бросают сигарету, алкоголики — намертво закручивают крышку фляжки.

А что делать с целым миром? Его не выбросишь и не спрячешь в бутылке. Он всюду и лезет в глаза всеми своими серыми утомленными картинами. Времена пасторальных пейзажей прошли. Розовые закаты и прочие пятнистые коровы, над которыми мы смеялись в Крае. Нам казалось, что любить эти робкие и наивные виды — слабость, позор и мягкотелость. Каких только абсурдных мыслей в нас тогда ни бродило… Касс считал, что снаружи идёт война, и мы должны примкнуть к войскам освобождения. Он вышел из Края и пытался к кому-то примкнуть, но его убили. Карл видел своё назначение в поиске истинной свободы и был уверен, что Край — единственное, что этой свободе мешает. Не знаю, куда он потом пропал, от него никаких вестей. Ромулу казалось, что целью капитана Белки была проверка на смелость и что мы просто обязаны уйти из Края — по задумке самого капитана. Я видел его пару лет спустя, он попал в Столицу транзитом на том самом поезде в двенадцать десять. У него не было правой руки и зубов, он переночевал у меня, ночью чмокал и стонал, и напустил на мою подушку слюней.

Я сбежал из Края потому, что злился на брата и не мог находиться рядом с красной кирпичной стеной.

У меня не было цели и не было мечты. Наверное, это плохо. Командор говорил: у вас нет целей. Говорит, что мы ничего не создаем и не собираемся создавать, и уже поэтому нас нужно пустить в утиль. Отчасти он прав. Я обратил внимание: мы действительно пользуемся тем, что осталось от прежней цивилизации и не стремимся создать ничего своего. Названия улиц, оружие, одежда, даже мысли — все позаимствовано у прежнего мира.

И всё-таки я спорил с Командором. Мне как-то попался интересный парень — он жил в деревянном домике в лесу и целыми днями рисовал деньги. Рисовал купюры разных достоинств, сгорбившись за маленьким столиком и поджав ноги. Десятки у него были жёлтые, с восходящим солнцем, сотенные — зеленоватые, с изображением девушки-рыбы, и была даже какая-то купюра с его собственным портретом.

Он сказал мне, что вскоре эти знаки получат хождение, поскольку унизительно для нас пользоваться древними истрепанными бумажками, и экономика, мол, уже не та, золотой запас иссяк…

Парень явно был сумасшедшим, но все же хоть что-то да создавал.

Так я сказал Командору, и тот хмыкнул. Марк, ответил он, я не против творчества душевнобольных, но тебе не кажется странным, что единственный найденный тобой творец штамповал именно деньги?

Лирика, все лирика, решил я и споткнулся о выступающий камень городской мостовой.

Редд остановился, протянул мне руку, я молча её пожал, и мы разошлись в разные стороны.

* * *

Я вернулся в церковь и забрался по винтовой лестнице на свою полочку напротив кабины. В церкви уже пахло особенным кисло-сладким запахом, и было теплее, чем снаружи, градуса на четыре. «Сайлент» тихонько грел помещение и очищал загрязненный пылью и дымом воздух.

Корпус оказался откинут, но кабина сидела глубоко внутри лилового плотного куба.

— Пройдемся?

Сначала мне показалось, что он не слышит. Но он слышал, просто не знал, что делать. Корпус-крышка — огромный и чёрный, смахивающий на ковш гигантского погрузчика, нерешительно потащился вверх, но захлопнуться не смог — мешали дыхательные трубки, оставленные по бокам кабины.

— Прекращай дышать, — сказал я. — «Тройня» будет дышать за тебя…

А может, и нет. Я не знал, как «сайлент» провел соединение, взял ли он на себя легкие Сантаны и может ли он поддерживать в них давление.

Но ничего другого я советовать не мог: глупо было бы оставить его умирать неподвижно внутри недоумевающей машины.

Венец творения, да, Сантана?.. «сайлент» — венец творения.

Корпус наконец-то закрылся. Я снова прыгнул, теперь уже с другим расчетом и поближе, чем в первый раз. Мне нужно было попасть на еле приметные шершавые выемки сбоку, прикрытые выступом серебристого предплечья. Оттуда я легко перебрался за спину «Тройни», а там для пассажиров приспособлена лесенка. Не очень удобно, но обзор хороший.

Только вот если Сантана не справится, и «сайлент» упадет, я плюхнусь вниз и лопну, как перезрелая слива.

— Пошёл!