Инферно

Лэнгдон взглянул на Брюдера и Сински, которые до этого смотрели вверх, а теперь опустили глаза к земле.

— Иисус, — сказал Брюдер.

— Да! — сказал Мирсат взволнованно. — И Аллах, и Мухаммед, тоже!

Лэнгдон усмехнулся, когда их гид показал Брюдеру на главный алтарь, где с боков возвышающейся мозаики, на которой был изображен Иисус, стояли два массивных диска с арабскими именами Мухаммеда и Аллаха, написанные декоративной каллиграфией.

— В этом музее, — пояснил Мирсат, — в попытке продемонстрировать уникальность сакрального пространства, в тандеме расположены христианская и исламская иконография, ещё с тех времен, когда Айя-София была базиликой, а затем мечетью. — Он улыбнулся. — Несмотря на разногласия между религиями в реальном мире, мы полагаем, что их символы прекрасно уживаются. Я знаю, что вы согласитесь со мной, профессор.

Лэнгдон одобрительно кивнул, припоминая, что вся христианская иконография была скрыта под слоем известки, когда здание стало мечетью. Восстановление христианских символов рядом с мусульманскими создало поразительный эффект, главным образом потому, что глубина и манера иконописи этих религий кардинально противоположные.

В то время, когда в христианстве уже писали иконы с изображением Бога и святых, ислам сосредоточил свое внимание на каллиграфическом и геометрическом изображении мира, созданного Всевышним. Исламская традиция основывается на том убеждении, что только Бог мог создать жизнь такой, какая она есть, и человек не вправе изображать ни богов, ни людей и даже животных.

Лэнгдон припомнил случай, когда пытался объяснить этот принцип своим студентам.

— Если бы Микеланджело был мусульманин, то он никогда бы не стал изображать лик Господа на своде Сикстинской капеллы; он написал бы Его имя. Изображение лица Бога посчитали бы богохульством.

Лэнгдон продолжал искать объяснение всему этому.

— И христианство, и ислам логоцентричны, — объяснял он студентам, — это значит, что они сосредоточены на Слове. В христианской традиции Слово стало плотью — в Евангелии от Иоанна: «И Слово стало плотью, и обитало среди нас». Поэтому приемлемо было изображать Слово в человеческом облике. Однако, в исламской традиции Слово не стало плотью, и потому Слову нужно оставаться в виде слова — в большинстве случаев это каллиграфически выведенные имена исламских святых.

Один из студентов Лэнгдона подвел итог сложной истории с забавно точным примечанием на полях:

— Христиане подобны лицам; мусульмане — словам.

— Здесь перед нами, — продолжал Мирсат, окидывая жестом красочный зал, — открывается уникальное слияние христиаства с исламом.

Он быстро указал на слияние символов в массивной апсиде, прежде всего Девственница и Ребенок, пристально смотрящие вниз на mihrab — полукруглую нишу в мечети, которая указывает в направлении Мекки. Поблизости к кафедре проповедника поднималась лестница, с которой читаются христианские проповеди, но фактически был minbar, святая платформа, с которой имам в пятницу ведет службу. Точно так же, подобная возвышению структура поблизости напоминала христианские хоры, но в действительности была  müezzin mahfili, приподнятой платформой, где муэдзин становится на колени и читает нараспев в ответ на молитвы имама.

— У мечетей и соборов удивительно много общего, — провозгласил Мирсат. — Традиции востока и запада не так сильно расходятся, как вы, возможно, думаете!

— Мирсат? — сказал Брюдер с нажимом, выражая нетерпение. — Мы действительно хотели бы увидеть гробницу Дандоло, можно?

Мирсат своим видом выразил легкое неудовольствие, как будто этот человек своим нетерпением выказал неуважение к этому месту.

— Да, — сказал Лэнгдон. — Прошу прощения за спешку, но у нас очень плотный график.

— Очень хорошо, — сказал Мирсат, указывая на высокий балкон с правой стороны от них. — Тогда давайте поднимемся наверх и посмотрим гробницу.

— Наверх? — удивлённо переспросил Лэнгдон. — Разве Энрико Дандоло захоронен не внизу, в склепе? — Лэнгдон припоминал вид самой гробницы, но не помнил точного места в здании, где она расположена. Он представлял себе, что это в темных подземных помещениях.

Похоже было, Мирсата достала эта настойчивая просьба.

— Нет, профессор, гробница Энрико Дандоло совершенно точно наверху.

* * *

«Что за чертовщина такая?» — ломал голову Мирсат.

Когда Лэнгдон попросил показать гробницу Дандоло, Мирсату в этой просьбе виделся какой-то подвох. Кому нужна гробница Дандоло? Мирсат предположил, что Лэнгдон на самом деле хотел увидеть таинственное сокровище прямо рядом с гробницей — мозаику «Деисус» — древнее изображение Христа Пантократора, возможно, одно из самых загадочных произведений искусства в этом музее.

Лэнгдон изучает мозаику и пытается выяснить о ней всё, догадывался Мирсат, предположив, что профессор, вероятно, втайне пишет работу по Деисусу.

Однако, теперь Мирсат недоумевал. Лэнгдон наверняка знал, что мозаика «Деисус» на втором этаже, так почему же он выразил такое удивление?

Разве что он и впрямь ищет гробницу Дандоло.