Инферно – вперёд!

С последней целью – а не только потому, что ему так приказал офицер контрразведки – Ллаенох явился на митинг эзуситов-неконформистов. Сборища сторонников этой секты, совсем недавно отколовшейся от Пресвитерианской Церкви Айлестера, неизменно проходили по четвергам в Топком, или, официальнее, Приречном, парке. Эзуситы-нонконформисты убеждённо ратовали за войну до победного конца – причём под Священным Знаменем Божьим; их митинги неизменно протекали при большом стечении народа. Здесь собиралось немало запутавшихся в нравоучениях и догмах душ, готовых воспринять новое слово, которое бы исцелило их.

В задачи Ллаеноха и его помощников входило: не ввязываясь в споры с сектантами, высказать одобрение главных их целей, а затем мало-помалу сагитировать часть аудитории на посещение мероприятия аналогичного характера, которое на следующей неделе планировало «Тир Тоингире».

Глядя на толпившихся между деревьями людей – те заслушивались речами неопрятного молодого человека, вещавшего о близости Страшного Суда, – Ллаенох отметил среди них присутствие собственных агитаторов. Те уже начали свою неторопливую, подтачивающую веру в Церковь Эзуса, работу. Он посмотрел на оратора: тот был худощав, узок в талии, нескладная фигура его была облачена в коротковатое пальто цвета свежескошенной травы; из-под сине-белой шерстяной шапочки выбивались непокорные соломенные волосы. Короткая, аккуратно подстриженная бородка придавала парню сходство со святым, будто только что сошедшим с церковной фрески. И жар, содержавшийся в его словах и жестах, воистину мог выдержать сравнение с фанатизмом Отцов Церкви, в древние времена бесстрашно отправлявшихся проповедовать среди жестоких язычников.

– Только любовь Эзуса к людям может наполнить наши сердца ненавистью к фоморам, и лишь его всепрощающая доброта даст нам силы стать твёрдыми, как сталь, и безжалостными к врагу! – Когда оратор говорил, из его рта вырывались маленькие облачка пара. Ллаенох отметил про себя, что ему есть чему поучиться у этого, совсем юного на вид, фанатика: говоря о любви, он умело жонглировал словами и понятиями, в конечном счёте, призывая к ничем не ограниченному насилию. – Нам не нужны дьявольские руны фоморов, которыми продажные политики из прогнившего правительства украсили пули и снаряды! Это – сделка с нечистым, и любой, кто сражался на фронте, кто получал оттуда письма – те, что не конфисковала цензура, – отлично знает, что «рунное» оружие неизменно предаёт наших солдат в самый ответственный момент!

Среди присутствующих раздались одобрительные возгласы. Парень говорил правду, которую правительство давно и безуспешно пыталось скрыть от народа. Почувствовав поддержку публики, оратор приободрился и, глотнув воздуха, продолжал с ещё большим вдохновением:

– Нам не нужны символы, исходящие от Дьявола, когда мы обладаем самым могущественным оружием, когда-либо попадавшим в руки человека – верой в Эзуса и его Крестом, заключённым в Круг Жизни!

Гул публики стал громче; простые и понятные слова оратора повторяли, почти слово в слово, воскресные проповеди, которые они привыкли слушать всю свою жизнь. Однако сейчас, по странному капризу судьбы, они шли вразрез с политическим курсом, взятым Айлестером. «Реальность, в которой существует общество, стала ощутимо раздваиваться», – подумал Ллаенох.

Он с каждой секундой всё более убеждался в том, что рано или поздно правительство окажется в полной изоляции, и когда оно падёт, вместе с ним падёт и вся, существовавшая масслетиями, система наследственных должностей и титулов.

Что-то неуловимо изменилось. Вдруг и неожиданно. (В этот момент по ту линию фронта взорвалась атомная бомба.) Ситус, ещё не зная о провале плана «Гае Огма», почувствовал необъяснимый прилив сил; ясность собственных мыслей поражала его. Тело переполнило нечто, гальванизирующее каждое движение – невиданный ранее поток чистой энергии, принудивший его завибрировать от головы до пят.

Он сразу сообразил, что это как-то связано с «Ланнвудским свечением»; уверенность эта, крепчавшая по мере прироста астральной, как её называл контрразведчик, силы, сопутствовала практически неудержимому желанию попробовать себя, испытать новоявленную мощь на чём-либо – или на ком-либо. Конечно, белокурый оратор с лицом святоши и помыслами инквизитора, стал бы наиболее заманчивой целью, однако строжайший запрет, наложенный на подобные действия, сдерживал Ллаеноха. «Не вечно же им править, этим офицерам! – подумал он. – Их время безвозвратно уходит, и будущее, готовое отдаться, подобно перезрелой девице, манит тебя. Решишься ли ты?».

Видение пылающей руны Эйваз, требовавшей подчиниться, вновь возникло у него перед глазами – и он в который раз потупил взор, дрожа от страха как осиновый лист. То, что с ним сделали, бесчеловечно; они пошли на преступление против всего, что принято называть моралью и законностью. Гадкое, подлое и безнравственное злодеяние, осуществлённое теми, кто привыкли всегда оставаться безнаказанными – более того, даже получать за подобные «подвиги» ордена и внеочередные звания.