Замысел убить Ингу был неотвратим: Воронин его все равно пытался бы реализовать. Только постарался бы это сделать скрытно, завуалированно, предусмотрев для себя полное алиби. Жажда мести преобладала у него над всем остальным. Факты об этом очень красноречиво свидетельствуют. Это, конечно, было у него не внезапно возникшее волнение и не ревность, а отплата за его мизерность как личности, как человека. У него не было данных быть великим, а терпеть рядом с собой великого он мог только в одном случае – при полном его порабощении и унижении, так чтобы себя чувствовать выше, а если нет – то лишить его жизни. Иного для него не существовало. Воронин и его адвокат все делали для того, чтобы была назначена 104-я статья («убийство из-за внезапно возникшего волнения в связи с оскорблением, угрозой» и т. п.). Но следователь конечно же не рискнул пойти на это (было бы уж слишком), хотя и колебался. Поэтому, отменив законную и заслуженную Ворониным 102-ю, он назначил «серединку» – 103-ю, снивелировав признаки 102-й. И действительно, в обвинительном заключении нет упоминаний о том, что Воронин постоянно пил, гулял, дебоширил, бил, истязал, терроризировал жену, которые бы давали основание сделать вывод о невозможности такой жизни для человека, в данном случае для Инги. И не на прошлой ее жизни нужно было концентрировать внимание следователю и не вдаваться чересчур в подробности, была ли у них договоренность о разводе накануне Нового года или нет, а сделать вывод о нечеловеческих условиях ее жизни с этим недостойным и очень страшным в своих поступках человеком. Вместо же этого следователь как бы доказывает своим обвинительным заключением, что он поддерживает Воронина, – описывает его психологическое состояние, его переживания, приводит слова Воронина, которых, кстати, он не произносил («Она сказала, что меня не любит» и др.), его «внутренние рассуждения» («У меня в голове пронеслось, что она меня обманывает» и др.) и прочую его чепуху и этим дает ему поблажку, которая выразилась в следующем: да, умышленно убил (тут уж никуда не денешься), нож специально захватил, но очень сильно переживал, метался и его надо понять. Читая «между строк», можно увидеть, что он сочувствует ему даже в том, что Инга материально больше его зарабатывала, и это Воронина, видите ли, расстраивало. И т. п. Таким образом, следователь спас его от 102-й статьи, от возможного расстрела, а назначив 103-ю, дал ему лазейку в виде психологической подоплеки его переживаний, приведших к такому результату. Это потом послужило хорошей зацепкой для дальнейшего снижения наказания убийце. Последовательно ему отменили через месяц-полтора решением Верховного суда РСФСР тюрьму, а уже в 1968 году (а не в 1976-м) он был и вовсе освобожден из-под стражи! Чуть далее я приведу этот документ, который я встретил в материалах дела спустя уже четверть века, когда подробно стал изучать их. Вы так же, как и я, изумитесь, прочитав этот «замечательный» документ. Я тогда подумал: раз за такое тяжкое преступление убийцу освободили уже через два года (в последующие три года он находился в свободном режиме, работая на стройках «народного хозяйства» – в строительных управлениях), то о каком же равнозначном наказании может идти речь, как это трактуется нашей юриспруденцией? Вору-карманнику могут дать большее количество лет, которые он отсидит «от звонка до звонка». Значит, жизнь человеческая дешевле пяти копеек, за которые вор-карманник может получить большой срок! Более того, ни об одном из снижений наказания Воронину не было сообщено потерпевшей стороне, то есть нашей маме, Анне Михайловне. Законно это или незаконно? Мы бы и не узнали об этом, не обратись я к материалам уголовного дела через многие-многие годы. Конечно, такие известия не порадовали бы нас. Зато когда я об этом узнал через двадцать пять лет, я был шокирован, потрясен. Значит, следствие, суд, подумал я, не играли никакой особенной роли. Выходит, все можно повернуть вспять, пренебречь законом, тяжестью содеянного… Зачем тогда все усилия, нервы, горы документов, вызовы свидетелей, различные запросы, очные ставки с убийцей?