«Я, конечно, этого не ожидала. Я и не думала, что можно убить человека, лишить его жизни и подавать на суд насчет каких-то вещей. Его личные вещи я отдала в милицию. Вплоть до трусов, до перчаток. Мой сын тогда сказал, чтобы духу его не было. Судебное дело велось в Ленинградском нарсуде Москвы, что на улице Куусинена. Когда начался суд в отношении наследства Инги по иску Воронина, мне вновь пришлось много трудностей испытать. Кроме машины он претендовал на вещи, которые достались Инге как призы за победы в соревнованиях, например ковер, приемник… В список вещей он включил в том числе и то, на что не имел никакого права… Я подавала запросы в разные города Союза, где Инга участвовала в соревнованиях и где получала призы. Кроме того, в качестве доказательств потребовалась ее сберкнижка, на которой было всего 7 рублей. Однако в ней нашли запись, когда она получала премию за первенство мира, взяла эти деньги и купила машину. Купила на свои собственные деньги. Кроме того, в Спорткомитете дали справку о том, что Инга в виде премий за выигрыши на крупнейших соревнованиях получила 14 тысяч новыми деньгами, по старому это 140 тысяч. В 1962 году ей дали премиальных 7 тысяч: как раз в том году и была приобретена машина. Поэтому в связи с тем, что эта сумма значилась в сберкнижке и была подтверждена данными Спорткомитета, суд на этом основании исключил машину из рассмотрения. Из Свердловска, Кирова… прислали ответы на запросы о призах, которые Инге присуждались на соревнованиях. Мне в этом, конечно, очень помогали люди, которые давали эти данные. Ведь приходилось разыскивать документы, копаться в архивах.
Но кое-что из вещей я отдала сама – сама согласилась, а не суд меня обязал. Так, были отданы Воронину (через его мать и дядю) две кровати, два кресла, стол, шесть стульев, два подвесных кухонных шкафа, диван-кровать».
А вот характеристика (в виде небольшой ремарки) адвокату, защищавшему интересы Г. Воронина. Ее дал прокурор во время судебного заседания.
Прокурор Дрель:
«Я прошу суд при вынесении приговора по настоящему делу решить вопрос о вынесении в отношении адвоката Гольштерна частного определения о нетактичном поведении адвоката в момент произнесения речи и о недопустимых выражениях в речи» (т. 5, л. 95, об.).
«Детективные истории»
Есть у меня подготовленная глава под этим названием о злобных высказываниях некоторых свидетелей, которые не останавливались даже перед тем, что человека уже нет в живых, и наговаривали о нем бог знает что. Но поскольку эта книга посвящена моей сестре, я только структурно обозначу главу.
Особенно удивили меня показания тренера женской сборной страны тех лет по конькобежному спорту Елены Петровны Степаненко. Буквально ни одного доброго слова в адрес Инги. Даже как об уникальной спортсменке не сказано ни единого слова. Зато приписывает Инге слова, которые ей вовсе не были свойственны… За все годы общения с Ингой я не услышал от нее ни одного злобного высказывания в адрес своих подруг по спорту, соперниц, вообще спортсменов, тренеров. Инге совершенно не свойственны были такие черты, как злобность, желание наговорить на кого-то, опорочить. Да послушайте мнения ее ближайших подруг, товарищей по сборной, тренеров, руководителей спорта, приведенные мною ранее…
Вопрос о «социальном заказе» имеет под собой основание, ибо одна свидетельница призналась нашей маме:
– Анна Михайловна, прежде чем пойти к следователю, нас вызывало к себе начальство и сказало, что нам следует говорить…
Кто-то (на всякий случай) попытался, возможно, побыстрее отгородиться от знакомства с Ингой (мало ли что может быть!). Не исключено, что для кого-то это был очередной «отчет» о проделанной работе, за которую платят деньги, и надо было показать себя «хорошим специалистом»…
Не берусь судить, в какой мере были срежиссированы некоторые высказывания свидетелей на следствии, ясно было одно при прочтении этих материалов, что на Ингу специально капали то там, то здесь черной краской. Как сказал один из тогдашних руководителей «Динамо»: «Мертвое – мертвым, живое – живым». И это, по-видимому, было лейтмотивом для какой-то группы лиц.