Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Ответ. 2-го 1966 г. около 14 часов примерно мне позвонил Геннадий. Он спросил: «Инга у тебя? Позови ее». Я сказала, что ее у меня нет. Затем Геннадий сказал, что ему надо со мной поговорить (опять захотелось близких отношений. – В. А.) и можно ли ему ко мне приехать. Я сказала, что ко мне приехать нельзя, так как я ухожу. Геннадий сказал, что нам надо встретиться, что он только меня любит и любил (известно, что он без женщин не мог обходиться, поэтому готов был признаться даже в любви. – В. А.). Я подумала, что он опять поссорился с Ингой, поэтому так и говорит. Я не хотела видеться с ним и сказала, чтобы он ко мне не приезжал. Через час Геннадий снова мне позвонил и сказал: «Ты никуда не ушла, приезжай ко мне». Я ответила отказом, так как поняла, что, очевидно, он опять поссорился с Ингой, поэтому только и ищет сближения со мной. Я у Геннадия не спрашивала, где Инга и что у них произошло, потому что… имела печальный опыт встречи (не единичной встречи. – В. А.) с Геной наедине. А поскольку я имела печальный опыт встречи (встреч! Не скромничайте. – В. А.) с Геной (как ласково называет! – В. А.) наедине, поэтому 2 января 1966 г. я отказалась от встречи с ним» (там же).

Не буду приводить всего текста допроса, хочу обратить внимание на то, как спокойно, по-деловому рассказывает Э. Вирс о своих любовных связях с Ворониным – убийцей Инги, своей близкой приятельницы! Вдумайтесь в сочетание обстоятельств: убита жена мужем по подозрению в неверности (пусть хотя бы и по его версии), а сам убийца уже давным-давно неверен ей как муж, причем изменяет жене с ее близкой приятельницей, которая сейчас дает показания и не испытывает перед погибшей подругой ни малейшего угрызения совести за свое предательство, а даже наговаривает на нее, необъективно о ней отзывается! Хотя бы какое-то слово покаяния – пусть для приличия – произнесла: «Я чувствую свою вину, ведь это могло повлиять на их семейные отношения, а косвенно и быть причиной гибели Инги». В самом деле, ведь Воронин «мерил людей» своими мерками: раз для него интимная близость с другими женщинами столь простое действо, то и его жена, по его мнению, наверняка может изменять ему! Но, вероятно, для Эрны Вирс близость с женатыми мужчинами настолько привычное дело (так же как и для Воронина с посторонними женщинами), что она не придает этому ровно никакого значения и говорит об этом как о само собой разумеющейся детали привычного обихода. Что это – полная потеря элементарного стыда, нравственности или, может быть, психическое отклонение, когда уже сняты всякие ограничения в оценке своих поступков? Вроде бы не похоже на последнее. Собственную-то «репутацию» она строжайше охраняет, не очень-то детализирует свои интимные связи, старается «смягчить» их, а уже в суде на вопрос Анны Михайловны: «Какие были отношения у вас с Геннадием?» – отвечает: «У меня были отношения с семьей Ворониных, а не с Геннадием». Вот как, оказывается! По-видимому, она как «консультант» была для этой семьи. Подумаешь, безделица какая-то – переспать несколько раз с чужим мужем, эка невидаль, не впервой уж! И чего привязались к ней, чего она такого сделала неприличного, она всегда так поступала, сколько себя помнит! Зато на другого, ни в чем не повинного человека можно навести тень на плетень, пусть попробует «отмыться». Не важно, что уже погиб! Мы-то живы, мы-то можем сказать, мы-то знаем!

Я удивляюсь на такую «способность» людей… Смешно они выглядят и жалко. Куда бы проще покаяться и уж хотя бы сказать добрые слова о погибшей, посочувствовать ей.

Зато много в материалах следствия звучит правдивых голосов – чемпионов мира Тамары Рыловой и Олега Гончаренко, Бориса Стенина и Бориса Шилкова, старшего тренера МГС «Динамо» К. А. Гуськовой и старейшего работника этого обшества И. И. Хайдина, соседей по дому, судьи по спорту И. Ф. Байгозиной и многих-многих других. Спасибо им за это. Думаю, что благородство – это черта всех больших людей, независимо от их положения в обществе, занимаемой должности и известности.

А эту часть книги вполне можно было бы назвать «Нарочно не придумаешь». Вновь привожу документы из дела.

Приведу излияния Воронина (посмотрите, какой он, оказывается, человек-то замечательный):

«…Не буду писать о том, какие душевные страдания и муки я переживаю (да, лучше не надо! – В. А.). Суд невнимательно подошел к моей личности (дальше, обратите внимание, будет апофеоз, заключительный аккорд его «замечательных речей». Я выделяю это место полужирным шрифтом. – В. А.).