Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Ей и ее чистому сердцу нужна была большая любовь. Она добилась бы еще большего, любовь подняла бы ее еще выше. Но из-за обета, который она дала в душе людям быть во всем на высоте, по неопытности подменив свою любовь, которая у нее могла быть, на нелюбовь, которую она выдумала себе взамен несостоявшейся, готова была терпеть даже унижения, не говоря никому о них, лишь бы о ней не подумали плохо. И когда она преодолела в себе эту ложную робость ни в чем не повинного человека, поднявшись еще выше в своем духовном росте, произошло непоправимое.

Я теперь понимаю ее слезы при звуках полонеза Огинского. Ее лицо, всегда такое красивое, изящное, вдруг как-то непривычно напрягалось, а потом обмякало от слез… Трогательные звуки полонеза, слышанные, быть может, ею в ситуации, памятной ее сердцу, сейчас, напоминая о ней, заставляли сожалеть о несбывшемся, не состоявшемся в ее жизни. И верно, поэтому она стала в последнее время легкоранимой…

Помню, мы из-за пустяка какого-то слегка разобиделись друг на друга. А тем временем приближался день ее рождения – 29 августа, и я долго не мог решить, как мне поступить в этот день. Наконец, пересилив свою мелкую обиду, решил все-таки идти к ней и вручить букет любимых ею гвоздик. Но только вручить и не больше, чтобы все-таки показать, что еще сержусь. Приехал я на Фрунзенскую, поднялся на шестой этаж, нажал кнопку звонка, но дверь не открывалась. Инги дома не было. Она свой день рождения не любила справлять с большой помпой, не устраивала никогда пышных банкетов в свою честь, не наставляла разных яств и выпивки. Всем и так было хорошо. Все наши дни рождения – бабушкин ли, мамин ли или наш с Ингой – справлялись всегда скромно, с чаепитием, но не с вином, не превращались никогда в события.

Не рассчитывал я на помпезность и того дня рождения, когда нес ей букет… Просто хотел вручить его, и все. Но не застал дома. Попросил соседку по лестничной клетке передать ей букет. Узнал потом, что Ингу очень тронул этот букет и она всплакнула. Может быть, мне нужно было вслух выразить свою обиду. И я знаю, она не придала бы этому значения, а только бы посмотрела с усмешкой и беззлобно сказала бы: «Ты что это расшумелся?» Сказала бы спокойно, ровно, как старшая сестра, как человек, который быстро разглядел сущность всего того, что составляло конфликт… Все пришло бы в равновесие, а я был бы вынужден отступить: никуда не денешься – старшим почет! А получив букет, она расстроилась. Расстроилась от утвердившегося еще раз мнения, что нет ничего дороже, когда к тебе приходят просто так – доставить хотя бы самым малым ту радость, которую ничем не заменишь, не купишь ни за какие деньги…

У Инги обида проходила быстро. Она вообще не умела по-настоящему обижаться. Это очень здорово, но, наверное, и не всегда хорошо, когда прощаешь сверх положенного. Но что сделаешь, она потому и Инга, которая такой именно и запомнилась всем… Невозможно было обидеться и на нее. Потому что она посмотрит, бывало, так лучисто и бесхитростно, словно и не она задела кого-то, а может быть, и задела, но совсем случайно, и ее поэтому тут же прощали.

Я знаю, почему она любила такую песню:
То ли встречу, то ль не встречу,
То ль найду свою судьбу, то ли нет,
То ли утро, то ли вечер
Принесут мне долгожданный ответ.
Я не скрою, всей душою
Я хочу тебя увидеть, найти,
За хорошей за мечтою
Никогда я не устану идти…

Если бы Инга была жива, то пела бы и такую песню:

Сто дождей пройдет, сто снегов,
Прежде чем найдешь ты любовь,
Лишь она даст ответ,
Ты родное встретил сердце или нет…

Но, к большому огорчению, сто дождей и сто снегов для нее так и не успели пройти…

Уверен, что ее волновали строки: «Я знаете почему Вам пишу? Потому что Вы очень похожи на мою маму. Она у меня умерла, когда мне было 12 лет».

Я тоже волнуюсь от таких, казалось бы, обычных слов, какие поются в песне: «Поговори со мною, мама…», потому что моей второй мамой была Инга, и я часто мысленно обращаюсь к ней с этими словами… Но мне никто не отвечает…

Если бы я был музыкантом, то выразил бы свое отношение к Инге, свои чувства к ней и, главное, показал бы тем очень добрым и бескорыстным человеком, каким она была, с помощью музыки, потому что звук обладает большим чувством, нежели слово. Я даже знаю, какая должна быть о ней музыка: светлая, лучистая, жизненно правдивая, а потому иной раз очень трогательная.

Вам становилось бы то очень грустно, даже больно за то, что этому человеку при всей его знаменитости и казавшейся легкости во всем, что он делал, пришлось немало пережить, столько перенести. То вы вдруг бы нежно улыбнулись и потеплели, когда звуки донесли бы до вас частичку ее души – доверчивой, бескорыстной, когда-то наивной…