Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Именно такая надпись была на коробке, и там же был изображен белый медведь, шагавший среди безмолвия льдин. Но прохожие шли мимо, как бы не слышали торговца. И тогда вслед им он говорил те смешные слова, словно пытаясь уже шуткой привлечь их внимание и одновременно подчеркнуть этим, как нелегка его доля:

– Машка – на юге, Машка – на юге…

В квартире гуляли крысы, бессовестно шаря по кастрюлям на кухнях, а уж мышей под полами, клопов в диванах и кроватях было вообще несметное количество – они ходили целыми полчищами. Бабушка наша, Евдокия Федотовна, жутко боялась мышей (а о крысах и говорить не приходится). Как увидит, мышь где-нибудь юркнет в комнате, выбегает тотчас в коридор и стоит там ни жива ни мертва. Спрашиваю:

– Ты что здесь стоишь?

– Мышэнэк там, – говорит. Она именно так произносила это слово: «мышэнэк».

И со всеми этими «спутниками жизни» приходилось вести борьбу. Кошка Мурка не могла одна справиться с грызунами, и помогала ей в этом тетя Ксеня (Ксения Титовна). Она как-то ловко прижимала крысу щеткой к полу, а Мурка в это время впивалась в нее когтями и зубами.

Мурку котенком в квартиру принесли Инга и Рита. В течение всех семнадцати лет жизни Мурки, родившей множество котят, которых, прости господи за грехи человеческие, из-за невозможности прокормить топили наши женщины в ведре с водой, предварительно запихнув их в старый чулок, она была кошкой строгих правил, никому не позволяя себя даже погладить. Она сидела на здоровенном двухметровом кованом сундуке Прасковьи Игнатьевны, стоявшем на коридоре и называемом нами «бабушкиной шкатулкой», и никто не отваживался ее погладить, поскольку Мурке это не нравилось и она тут же могла цапнуть. И когда она однажды подавилась рыбьей костью, никто не знал, как к ней подступиться из-за ее такого строгого характера. И только Инга и Рита, «крестные» Мурки, смогли спокойно разрешить эту задачу. Когда они подошли к ней, на удивление всех соседей, кошка сама открыла рот. Рита держала ее за голову, а Инга осторожно вытаскивала из горла кость. И вытащила. Это было настоящим событием. Все восхищались «хирургическими способностями» Инги и Риты, а также необычайным мужеством и памятливостью Мурки. Все только и говорили:

– Надо же, запомнила девчонок, которые ее когда-то подобрали, и только им доверилась!

Инга вообще располагала к себе. Она могла подойти к самой страшной и большой собаке, и та сразу начинала вилять хвостом. Инга гладила ее, взъерошивала руками шерсть, приговаривая:

– Какая же ты хорошая собаченция…

Она всю жизнь мечтала о собачке с «кожаным» носом, у которой глазки-бусинки едва проглядывали бы из-за густой шерсти на мордочке.

Уныния не чувствовалось ни в ком из жильцов. Почти всегда из окон дома слышались песни с пластинок, проигрываемых на патефонах. Пройдешь по двору и словно побываешь на большом концерте. Из одного окна слышишь, из другого, из третьего…

– «Парень я моло-дой-о-ой, а хожу я с бородой, бриться, мыться, наряжаться, с милкой целоваться…»

– «Давай закурим, товарищ дорогой, давай закурим, товарищ мой…»

И мы, мальчишки, влезали под крышу длинного гаража на заднем дворе и курили папиросы «Спорт», на коробке которых был изображен теннисист с ракеткой. Пачек восемь купим на троих и, пока не выкурим их все, не вылезаем оттуда. Из дырки дым валит коромыслом, и кто-то думает, что это пожар. Мама, заподозрив меня в курении, проверяла:

– Ну-ка, дыхни, дай-ка я посмотрю твои карманы…

Я тянул время, чтобы размять в кармане брюк оставшуюся папиросу и протолкнуть ее в дырочку кармана…

Из-за этого баловства, к которому нас приобщил более взрослый парень Виталик, приехавший из прибалтийского Калининграда и умевший пускать дымовые кольца изо рта, мы целыми днями, а то и неделями прогуливали школу. Так было и со мной, когда я классе в четвертом прогулял подряд четыре дня. Я попался самым неожиданным образом. Мама в трамвае случайно встретила мою классную руководительницу, которая, естественно, и поинтересовалась, почему я четыре дня отсутствую – очевидно, заболел? Утром мама меня и спрашивает: как дела, как учеба? А ведь я каждый день имитировал уход в школу, сообщая бабушке, находившейся на кухне, что я пошел, на что она отвечала: «Иди, иди». Я хлопал входной дверью, потом возвращался на цыпочках в комнату, засовывал свой портфель за диван и так же на цыпочках тихо выходил из квартиры. И вот, не подозревая подвоха, отвечаю бодро и четко: дела нормальные, учеба проходит успешно… Но почему-то Инга озорно взглядывает на меня и смеется. По ее реакции начинаю догадываться: что-то тут не так.

– Значит, нормально? – еще раз уточняет мама.