Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

По рассказу моей мамы, муж у тети Ксени был истинный красавец, веселый и общительный человек. Тетя Ксеня его конечно же любила и сейчас тяжело переживала это горе… Когда погибла Инга в 1966 году, я узнал, что значит потерять близкого человека. Нас с мамой это сильно подкосило… С того дня тетя Ксеня начала седеть – а она ведь была сравнительно еще молодой – и вскоре стала совершенно седой. Еще раньше, в 1935 году, у нее умерла совсем крошечная дочка Раечка. Обе они теперь вместе похоронены на Ваганьковском кладбище, где, кстати, похоронены многие соседи нашей квартиры.

В комнате Артамоновых два стола по длине были соединены и накрыты белыми скатертями, которые пестрели «воронеными» фужерами, синеватыми и зелеными салатницами, сверкали серебром ножи и вилки, ласкали взгляд золотыми ободками дорогие, привезенные из-за границы тарелки и всевозможные чашечки…

Меня усадили на стороне стола, где сидели моя мама, бабушка Евдокия Федотовна и тетя Ксеня. Она меня очень любила за уважительность. И ей меньше нравились кипучие натуры, которые могли побеспокоить своей шумливостью, непоседливостью. Но очень часто, как известно, в жизни бывает так, что на кого не делаешь ставку, из того как раз что-то и получается стоящее, что и произошло с Ингой. Казалось бы, ее явные недостатки – в частности, не очень-то считаться с мнением окружающих – позволили ей через несколько лет смело ступить на чемпионскую конькобежную дорожку, совсем не уважив признанных авторитетов в той области. Я прежде рассказывал, какие были в отношении сестры на первых порах ее занятий коньками суждения насчет ее высокого роста – нетипичного для конькобежек-чемпионок тех лет. Говорили, что, поскольку Инга такая высоченная (у нее было 177 см) и поскольку в числе чемпионок были низкорослые спортсменки, у которых мышцы более короткие и им легче сокращаться, ей не видать успехов на ледяной дорожке. Считали даже, что ее занятия – это напрасно потраченное время. Таким образом, ее «недостаток» – не очень-то обращать внимание на чье-то мнение – обернулся достоинством, как только она оказалась в спорте. Напротив же, мое «хорошее качество» уважительность, учитывание мнения окружающих не принесли мне заметных успехов в спорте. (Я стал всего лишь спортсменом-разрядником и в целом всего лишь неплохим физкультурником.) И мне теперь ясно, что у каждого достоинства и недостатка есть свои оборотные стороны, свои продолжения, и важно это знать.

На противоположной от нас стороне сидела давнишняя знакомая Прасковьи Игнатьевны – Лида, подслеповатая, некрасивая женщина средних лет, которой, по сообщению Прасковьи Игнатьевны, дали квартиру с зеркалами и по поводу чего сострила Валентина Васильевна. Лицо у Лиды было рыхлое, оспяное, глаза выкатившиеся, неподвижно смотрящие, губы вывернуты как будто наизнанку. А рядом с ней сидел ее муж, совершенно слепой и, что особенно контрастировало, необычайной красоты и привлекательности. Аккуратно подстриженные седые волосы, правильные и нежные черты лица, обходительность и ласковость немедленно вызвали к нему симпатию всех окружающих. Это был фронтовик, летчик, потерявший на войне зрение. По взглядам, устремленным на него, я чувствовал, что им и любуются, и гордятся им как настоящим человеком, который не отсиживался где-то в тылу, а пошел воевать и был летчиком, и пожертвовал даже своим зрением в борьбе с врагом. Откровенно говоря, его жена Лида не смотрелась рядом с ним. К тому же у Лиды была замедленная, какая-то вялая речь, но она тем не менее беспрестанно что-то рассказывала. Порой даже было трудно понять из-за ее дефекта речи, о чем она говорила, но все как бы из уважения к летчику не перебивали ее. Лишь только бескомпромиссная тетя Ксеня не могла уже больше выдерживать это беспрерывное бубнение, и я видел, как все больше и больше искажалось в неприязни к Лиде ее лицо. Сначала слетела с нее веселость от восприятия праздничной атмосферы, потом сощурились глаза в презрительной усмешке, затем губы ее начали что-то недовольно шептать, так что я стал уже отчетливо слышать произносимые ею бранные слова в адрес сильно не понравившейся ей Лиды. У меня было какое-то сочувствие к Лиде, но, как и всем, мне тоже нравился больше симпатичный летчик, который когда-то, как я представлял себе, управлял самолетом, на который, возможно, напало сразу несколько фашистских истребителей, отчего его машина была подбита, загорелась, но он все же смог выброситься из нее в самый последний момент и, тяжело раненный, обожженный, спуститься с парашютом на землю. Сейчас он с благоговением слушал свою жену, и она, по-видимому, очень много значила в его жизни. Его лицо все больше озарялось каким-то сиянием. Лицо же тети Ксени все больше мрачнело. Летчик свое отношение к людям выражал похвалой – искренней, сердечной, словно призывал всех быть друг к другу внимательными, добрыми.

– Моя Лида, – сказал он с каким-то особенным удовольствием, обратив свое лицо к жене, – красавица! – И дотронулся до ее руки повыше локтя.