Инга

Повезло ровно наполовину. Саныч пакет, нестерпимо воняющий рыбой, ей отдал, но калитку открыла сама Антонина, подхватила, ползая накрашенными глазами по золотому цветку на груди, и ушла, крича в дом сладким голосом:

— Петр Игорич, а вам рыбку пожарить или ухички завтра наварить?

Инга совсем было собралась уходить, не дождавшись даже голоса, но вдруг вышел на крыльцо сам. Улыбнулся яркими в темной бороде губами, кивнул (ей, Инге!), и, вытирая руки полотенцем, ответил, все так же глядя на нее:

— А пожарь, Тонечка, к ужину. Вечером по набережной прогуляюсь и после с удовольствием рыбку схарчу.

Инга повернулась, шагнула одной ногой, другой, следя, чтоб не упасть, так вдруг ослабели колени. И пошла медленно-медленно, повторяя и повторяя про себя эти его слова, что говорил, а смотрел на нее. Вечером. Набережная.

2

Дневная жара, накрывшись темным одеялом сумрака, притихла, легла сверху, вдумчиво дыша в горячие уши, обхватывая влажные плечи невидимыми мягкими лапами. Только комары бодро пронизывали ее неподвижную толщу, зудели, прицеливаясь, но, вспискивая, отлетали, испуганные резковатым запахом лосьона, что испарялся с кожи вместе с потом.

Инга, стоя перед высоким зеркалом, аккуратно вытерла мокрый лоб и повесила руку перед собой, соображая, обо что вытереть теперь пальцы. Нахмурилась и решительно провела ладонью по заднице шортов, тех самых, что днем.

Ну да, она уже померила два своих платья, сурово разглядывая в зеркале непривычную Ингу. В белом показалась сама себе похожей на сигаретную пачку, из которой торчали снизу черные ноги, а в стороны такие же черные руки. А лицо просто исчезло, равняясь цветом с волосами. Сняла, сокрушаясь, ну что ж такая квадратная вся.

И надела то, что привезла ей два года тому мать, из Питера. Встала, неловко повесив руки и раздумывая над отражением. Платье, зеленое, переливчатое, будто собранное из узких ивовых листочков, красивое. Вырез такой, длинненький, шея потому тоже кажется длинной. И плечи так сделаны, что родные ингины плечи сразу не как у штангистки. Хорошее платье. Когда мать вынула его из пакета и торжественно раскинула на коленках, поглядывая на Виву, та покивала задумчиво. Сказала ехидно:

— К такому платью, Зоинька, к нему дополнения нужны. Аксессуары. Туфельки, с сумочкой…

Выставила ухоженную ладонь, пресекая возражения дочери.

— … автомобиль — туфли не побить по нашим-то буеракам. И мужчину, чтоб руку подавал, когда выходит. На ковровую дорожку. Красную, да? Как там у вас принято. Ну и сама понимаешь, все это не в четырнадцать лет!

Зоя тогда закатила серые глаза, красиво подрисованные, с серебряными точками на верхних веках и по вискам. Бережно складывая подарок, ответила матери:

— Тысячу раз я уже! У меня там даже угла своего нет, мама. Как устроюсь, пусть приезжает. Через два года как раз поступать, вот и…

Повторила задумчиво:

— Два года…

И успокоенная названным сроком, сунула Инге нарядный пакет, откинулась, как сама Вива любила, плечами на спинку дивана, чуть запрокидывая красиво причесанную головку.

— Положи пока в шкаф, Ини. Это вечернее, такие из моды не выходят. Я его сама шила. Тебе.

На последнем слове открыла глаза, проверяя, точно ли услышали. Вива саркастически улыбнулась, но промолчала. Инга потом поняла почему, когда нашла спрятанную материну фотку, где она в этом самом платье, зеленом, будто из листочков собранном, стоит за шнурами и столбиками, а в центре по красной дорожке идут, сверкая зубами, какие-то актеры-актрисы в вечерних нарядах.

Мама Зоя там гордо стоит, грудь выпятила, плечи расправила, правда, сбоку, и почти закрывает ее большая спина охранника в черном костюме. Ну и верно, она ж просто костюмер, даже и не дизайнер, сидит в цехе, шьет этим самым актерам-актрисам киношные тряпки.

Инге сперва было интересно, — как мать приезжала, она за ней ходила хвостом, и все спрашивала, а как там, а для Золушки, мам, ты шила для Золушки? А вот если шкуры какие первобытные или, например, железяки на рыцаря…

Но мама Зоя терпеть не могла этих разговоров и сразу начинала о другом. Как заходил к ним однажды Шон Коннери (сам Джеймс Бонд, Ини, представляешь, да куда тебе, совсем еще цыпленок), и всем улыбнулся, а ее, Зою, нашел глазами и уходя, специально еще раз улыбнулся… А в другой раз, когда было вручение…

Тут приходила Вива и, сунув внучке денег, отправляла ее за пирожками. Шлепая вьетнамками по плиткам дорожки за расшатанной калиточкой, Инга слышала за ажурными ветками альбиции голоса:

— Зоя, ну что ты голову ребенку морочишь? Тебе мало, что сама живешь, как воробей, ни семьи, ни угла, будто цыганка?

— Мама, о чем ты? Должна же она знать, что кроме этой курортной провинции есть столицы! И вообще она еще бессмысленный детеныш, да все равно не понимает. Успокойся!

…Когда в комнате надела в первый раз подаренное матерью платье, та вошла, и, оглядывая крепкую невысокую фигуру дочери, сказала с холодноватым удивлением:

— А ты и правда, совсем выросла. Жаль, красавицы из тебя не получилось.