Инга

Инга, поколебавшись, медленно обошла приподнятый над асфальтом пятак. У заднем части огороженного круга, где прутья примыкали к каменной коробке эстрады, валялись пустые ящики, несколько поставлены лесенкой. Инга проверила, хорошо ли фонарик в кармане, не выпадет ли. И поднялась на шаткий ящик, схватилась за прутья, оплетенные нежными листьями. Внутри мелькал свет. Скалились цветные зубы, сверкали глаза, волосы менялись, из красных в зеленые. Бегала под ногами танцующих крошечная девочка, с мороженым в руке. И на самом краю, в зарослях, почти рядом с Ингой невозмутимо умывался серый большой кот с порванным ухом. Отрывал лапу от спокойного лица, поворачивал голову, взглядывая, и снова мылся, глядя через лес скачущих ног.

Она вздохнула, отпуская прут. Была бы котом, подняла трубой хвост и пошла себе, через ноги, разыскивая знакомые черные сандалии с пряжками, а над ними — загорелые колени. Угу. Нашла бы, и дальше — очень приятно, кот, очень приятно… Хотя, можно же сразу превратиться обратно, в себя. Нет, лучше в сегодняшнюю, кучерявую. Вот уж он удивится. И обрадуется.

Ящик качнулся, и Инга, взмахивая рукой с оторванным пучком зелени, обрушилась назад, успев за долю секунды представить, как падает и валяется с задранными ногами, красным лицом, и рубашка съехала на животе…

— Черт!

Выпрямляясь на слабых ногах, открыла глаза, с удивлением уставясь в чье-то лицо в сантиметре от собственного. Дернула плечами, ниже которых чужие руки жестко обхватили локти.

Глаза вдруг сошлись к переносице, брови задрались, и все чужое лицо вдруг стало мультяшным, полным дурацкого восторженного веселья.

— Пьяная муха! — сказал знакомый голос. Пахнуло крепким вином и дешевыми сигаретами.

От неожиданности Инга расхохоталась, одновременно не понимая — да кто ж это? Руки на локтях придавили ее сильнее, приближая к себе, грудь Инги уперлась в ребра, плющась.

— Теперь ты, — предложил голос, а лицо превращалось снова из мультика в человека.

— Пусти! — она отступила, выворачивая локти, в ярком свете высокого фонаря, наконец, узнала, — Горчик? С ума сошел совсем? Да пусти ты!

Руки исчезли. Горчик сунул их в карманы, сузил серые глаза и сразу стал самим собой, парень среднего роста, с невнятным ленивым лицом и зачесанными назад выгоревшими русыми волосами.

— Ну, пустил.

— Ну… и все…

Она отвернулась. И вдруг он шагнул ближе, схватил ее руку, дергая к себе. Другой обнял за плечи, чтобы не вырвалась. Рядом грохнула музыка, завыла певица, всхлипывая.

— Ищешь, да? А может показать? Хочешь, покажу? Попозже!

— Что? Да убери лапу свою!

Она вырывалась, тяжело дыша и не понимая, о чем он шепчет, а потом кричит ей в ухо, перебивая тяжелые ритмы из высокой колонки. Это «попозже», оно как там, на тропе, когда один увел девчонку, а двое попозже, придут попозже, когда он ее уже…

— С-скотина!

— Ладно… Я тебя сегодня найду. Как обратно пойдешь.

Она наступила шлепком на его ногу, выворачивая, чтоб побольнее.

И тут увидела его. Он, и правда, водил свою девушку — потанцевать. Спустился с края длинного крылечка, подавая руку, увлек за собой, смеясь и оглядываясь, как послушно бежит следом, откидывая беленькие стриженые волосы, мелькают загорелые коленочки из-под мини-платья.

Инга застыла, замерев на полувыдохе. А он, скользнув по ее красному лицу взглядом, полным радостного ожидания, прошел мимо, таща за руку блондинку, и — скрылись в кустах, укрывающих склон.

Прыгающая песня кончилась, Том Джонс запричитал что-то печальное, вкусно жалуясь, пары за переплетенными лианами затоптались послушно.

— С ноги сойди, — Горчик резко выдернул ступню, и отпустил Ингу.

Та качнулась и встала, механически одергивая рубашку, поправляя волосы. думая с ужасом, он сейчас спросит, этот скотина спросит ее, о Петре, он и так знает, видел же, а сейчас, надо просто побежать, от него…

— Бухнуть хочешь? — деловито спросил Горчик совсем о другом. Инга усмехнулась, ну да, Серега есть Серега.

— Нет.

Развернулась и пошла, стараясь не думать, о том, что там за кустами на склоне натыканы лавочки, такие странные, широкие и низкие, и парни, посмеиваясь, называют их «еблавочками», хвалят архитектора, что придумал и не испугался. Все равно там все, всегда, в этих кустах-то…

— Нет, — шептала Инга, продираясь через фланирующую толпу, кивая и даже улыбаясь кому-то, — не он, нет, он не такой.

Спасаясь от музыки и смеха, от яркого света, что без жалости всматривался в лицо, сбежала по узкой лесенке на пляж. Скинула шлепки и, подхватывая их рукой, быстро пошла по узкой полоске теплого песка, взрытого тысячами ног. Справа валилась на нее праздничная летняя набережная, помахивая ночному бризу полосатыми и белыми навесами, а слева, за широкой полосой галечного пляжа лежала черная вода, терпеливо отражая огни, плела из них зыбкие дорожки.

Тут тоже бродили люди, окликали друг друга, женщины спотыкались на гальке каблуками и мужчины придерживали их под локотки. Или вместе валились, хохоча и разбрасывая ноги.