Инга

Телефон зазвонил и Петр, резко поворачиваясь, дотянулся, срывая трубку.

— Да! Да, ты… А… Хорошо, Наташа, куплю. Конечно. Да, скоро. Сказал же — скоро! Через час закруглюсь и выйду уже. Что значит ночью? Ты понимаешь — я работаю! Один да!

Бросил трубку.

И пнув по дороге пустую банку, сел на тахту у стены. Лег, закидывая руку за голову. Выругался, услышав — рукав халата треснул от резкого движения.

— Ты что? Вляпался, свет Каменев? Влюбился, что ли, на старости лет?

Но глядя на трещины потолка, понимал, давно уже понял, дело тут не в любви к совсем молодой девчонке. Дело — в картине.

23

Вадя пришел за полтора часа до боя курантов, и Наташа за руку втащила его в светлую, полную народа, смеха, огней и сверкающего елочного дождика комнату.

— Штрафную! — заревел кто-то из-за стола. И все захлопали, поддерживая.

Ворочая шеей в узле модного галстука, Вадя нашел глазами хозяина, поднял вверх большие руки, потрясая в приветствии. И с юмором покорился напору Наташи, которая, усевшись, тянула его на свободный стул рядом с собой. Каменев помахал рукой, улыбаясь, мол, нормально, сиди. И продолжил, привставая, разливать в подставленные фужеры шампанское.

— Брют! — закричала молодая женщина, пригубливая свой бокал, — терпеть не могу брют, кислющий. А этот м-м-м…

— Голицынские погреба, Лерочка, — обиделась Наталья, обнимая Вадины плечи голой рукой в россыпи чеканных браслетов, — Петя каждое лето привозит. Из Крыма.

Все загомонили, пробуя, кивая, сверкая зубами и плечами, поворачивая друг к другу разгоряченные лица. Петр шутливо раскланивался, прижимая к белоснежной рубашке ладонь.

— В этом году наш Петруха не только брютом затарился, — густо засмеялся сатанически черноволосый сосед Лерочки, возя вилкой в салате.

За длинным столом, где собрались полтора десятка человек, вдруг повисла короткая тишина. Кто-то кашлянул. Петр улыбнулся со злостью, в ответ на пристальный взгляд Натальи. И вздрогнул. Рядом с треском хлопнуло.

— Ой, — девушка с круглыми глазами держала хлопушку, такую, совсем из детства, с накрытым пергаментом пятачком. Сейчас бумажное окошко раскрылось рваными лепестками и весь стол рядом с виновницей, все тарелки и стаканы погребены были под редким слоем цветных конфетти.

— Тут хвостик. А я думала…

— Эх, котята, и хлопушек-то настоящих не видели никогда, — заревел Вадя, — все бы вам лазеры да компьютеры.

Смеялся, целуя Наташину руку, а она, отдав ему узкую кисть, по-прежнему смотрела на мужа.

Петр поднялся, выбираясь, и извинительно трогая плечи в пиджаках, голые плечи, плечи в цветном шелке, прошел к выходу.

В разоренной кухне встал над столом, уставленным грязными тарелками. Раскопал красную глянцевую пачку и, выбив оттуда сигарету, приоткрыл дверь на лоджию. Прикурив, выдувал дым в узкую щель — черная ночь над белым снегом. Дым, толкаемый ледяным сквозняком, забирался обратно.

— Прячешься, — низким голосом сказала за спиной жена, — допрыгался, уже все над тобой издеваются.

— Наташа, не сходи с ума.

— Не слышал? Это про девку твою.

Петр возвел глаза к изукрашенному лепкой потолку. Ломая сигарету, выкинул ее на нетронутый снежок лоджии и захлопнул дверь.

— Какую девку, Натали? Генка мне все уши прожужжал, ты где взял вдохновенье, брат Петруша. Каждый день насчет этого по сто раз в мастерских долдонит. Не девка, Ната. А то, что сумел написать, наконец-то что-то стоящее!

— Да?… — она оглядывалась, будто собирая взглядом по празднично захламленной кухне свои снаряды, пули, патроны и метательные ножи. Все, что можно обрушить на голову мужа. Упреки, обвинения, язвительные издевательские вопросы.

— Да! — рявкнул Петр. И обогнув стройную фигуру в трикотажном мини-платье, быстро шагнул в сторону шумного зала с гостями. Под рукой затрезвонил телефон и он, схватив трубку, рявкнул так же:

— Да!

Остывая, вслушался.

— Да, Лилька. Как? В «Лагуне»? Ну, вы даете. Хорошо, сейчас буду. Да ладно тебе, сейчас прям и буду. Держи маму, я побежал.

Сунул трубку Наталье. И стал быстро дергать молнии на зимних сапогах. Топая обутыми ногами, прошел в темную спальню, вернулся, неся за горлышки две бутылки шампанского, поднял, показывая жене. Та, уперев в бок тонкую руку, кивала, смеясь в трубку, и обжигая мужа злым взглядом.

— Да, Лиля, конечно. Нет, сидите уже сами. Папа уже идет, да. Передам приветы. Целую в нос. А твой мачо тоже там? Поздравь, да.

Отняв трубку от уха, кинула в спину Петра, обтянутую дубленкой:

— Так где встретишь?

— В Лагуне. С дочкой.

— Ясно.

Он хлопнул дверями, стараясь не услышать, как женский голос еще угрожающе снизился. Сбегая по ступенькам, отвечал язвительное, мысленно:

— Нет, дорогая, полечу в Крым, на крыльях любви блядь. Как раз за сорок минут успею.