Инициация

Жуткая песня приближалась к кульминации. Дон попытался освободиться, попробовал согнуть руку, принять сидячее положение и убедился, что его конечности все еще были тяжелее свинца — бесчувственные, онемевшие обрубки. Он закрыл глаза и принялся ждать. Напев сменился странной убаюкивающей интерлюдией, которая длилась несколько секунд или минут, затем мелодия возобновилась, но стала более пронзительной и дисгармоничной. Когда Дон собрался с силами, чтобы приподнять веки, его взору открылось поразительное зрелище левитирующего Рамиреса, похожего на марионетку, которую сперва вздернули вверх, а потом оттащили задом наперед в мрачную глубь пещеры. Он жалобно вскрикнул, взмахнул факелом и исчез.

Дон не мог видеть остальных, слышал только их крики и завывания, которые рассеивались в разных направлениях. Однако акустика здесь была обманчива. На какое-то время Дон потерял сознание. Когда он очнулся, факелы потухли, зал погрузился во тьму. Он освободился от наркотического дурмана, опутывавшего его тело и сознание. Его трясло от холода и едва сдерживаемого животного ужаса — несколько жутких мгновений.

Кто-то прошептал:

— Позволь тьме ослепить тебя изнутри, Дон. Вершится страшное.

Через два дня его обнаружило какое-то семейство, направлявшееся на рынок, на дороге у небольшой южной деревеньки; обгоревший на солнце, он был весь в синяках и порезах, с раной на виске, полученной, вероятно, при падении с высоты. Он похудел килограммов на десять и балансировал на грани смерти. Мишель прибыла вместе с полицией и сотрудниками консульства США. Даже доктор Плимптон вылетел первым же рейсом и сидел в больничном коридоре, осыпая себя упреками, причину которых Дон в силу своего состояния понять не мог.

Забравшись к нему в больничную койку, Мишель плакала и безостановочно целовала его, повторяя, что он абсолютно неверно истолковал ее слова утром — никаких руин они с профессором Трентом не осматривали. Никаких руин не существовало. А ездили они на виллу к одному немецкому ученому, чтобы послушать лекцию в неформальной обстановке. Телефонов в доме этого известного затворника не было. В автобусе, на котором их доставили, сгорела прокладка, и гостям пришлось провести сутки в ожидании другого транспорта. Ужасное недоразумение.

Разумеется, местные власти расспросили его о людях, с которыми он разговаривал, и о том, куда они его отвезли. Уже на тот момент имена, лица, детали событий практически выскользнули из памяти Дона, как угри из рыболовной сети.

Он совсем не помнил, как выбрался из пещеры. Через несколько лет единственное, что он вспоминал об этой поездке в Мексику, — это дни романтической страсти, проведенные им с Мишель в отеле, смутные образы каких-то заносчивых чиновников и опасных уличных бандитов, а еще какая-то процессия или вечеринка, где все носили жуткие маски. Все остальное тонуло в тумане. Мишель, со своей стороны, никогда больше к этому не возвращалась.

Глава вторая с половиной

Веначи, 1980

Энтомолог умер, прижав окровавленные губы к уху агента Крейна: склизкая багровая печать, которая сломалась в тот момент, когда голова ученого упала на подушку. Агент Крейн отступил на шаг от постели и от человека с остекленевшими глазами. Тяжелый черный револьвер лежал у левого виска покойника. Револьвер был еще теплым, пахло смазкой и раскаленным металлом. Прости-прощай, господин фигурант. Крейн достал из кармана платок и вытер испачканное кровью ухо.

Стены дома дрогнули от порыва ветра. Щиколотки агента лизнул сквозняк. Занавески вздувались и опадали, словно балаклавы на маленьких тяжело дышащих оконных ртах. За окнами было темно и холодно. Все вокруг громыхало, вздыхало, оседало.

— Хей-хо, мелодрама! — Агент Бартон прислонился к дверному косяку. И без того высокий, он выглядел настоящим великаном — эти двери и комнаты возводились в двадцатые, когда в мире дизайна правила бережливость. — Что он сказал?

Агент Крейн вытер руки.

На антикварном комоде тикали и щелкали антикварные часы, в латунном светильнике шипела лампочка. Стены были увешаны снимками в рамах: целые поколения фотографий, выстроенные в колонны. Изображения прятались за мутным стеклом, падающие тени придавали им призрачный вид — внезапно потерявший всякий смысл в мире живых. Под подошвами сияющих ботинок агента Крейна, под потрепанным половиком и вздутыми половицами, глухо, словно из-под воды, доносились стуки и скрипы, производимые агентами, которые работали этажом ниже. Аккуратные люди в костюмах прочесывали помещение с фонарями и камерами.

— Эй, Томми, — окликнул агент Бартон.

— Да?

— Он вообще хоть что-нибудь сказал?

— Да, — мистер Крейн закончил вытирать руки. Не зная, что делать с платком, он зажал его между большим и указательным пальцем. Внизу что-то обрушилось, послышался нервный смех. Во дворе залаяла собака. — Черт побери. На каких-нибудь пятнадцать минут раньше…

— На пятнадцать минут раньше он мог разрядить пушку в тебя или меня, а не в себя. Кофе не хочешь?