Инка перусалемский

Инка. Вздор! Это же просто невозможно. Я один, а их тысячи и даже миллионы. Неужели вы думаете, что они действительно стали бы убивать друг друга ради моих прекрасных глаз? Им хочется убивать, сударыня. Не верьте газетной болтовне, она вас вводит в заблуждение. Я вынужден был отступить под натиском страстей — причем чужих страстей. Мои возможности ничтожны. Я не смею пройти по главной улице своей столицы в пальто, сшитом всего два года назад, — в то время как простой дворник, подметающий эту улицу, преспокойно носит пальто, которому уже десять лет. Вы говорите о смерти так, словно народ испытывает к ней отвращение. Вы ошибаетесь. Годами я дарил народу искусство, литературу, науки, процветание и изобилие. А меня ненавидели, меня презирали, меня высмеивали. Теперь, когда я дарю народу смерть в самых ужасных ее формах, народ обожает меня. Если вы мне не верите, спросите тех, кто долго и безуспешно уговаривал наших налогоплательщиков потратить несколько жалких тысяч на нужды жизни — ради здоровья и образования наших детей, ради красоты и роста наших городов, ради чести и спокойствия наших усталых тружеников. Они отказывались. И потому, что они отказывались, смерть теперь косит их ряды. Им жалко было пожертвовать несколько сотен в год ради своего спасения; теперь они ежедневно платят миллионы, а взамен получают сокрушительные удары и проклятья. И во всем этом они обвиняют меня. Но посмеют ли они повторить свои обвинения перед высшим судом, когда и мне, и им придется наконец ответить не только за все, что мы сделали, но и за все, чего мы не сделали? (Внезапно овладевает собой.) Честь имею кланяться, сударыня! (Щелкает каблуками и откланивается.)

Эрминтруда. О сэр! (Делает реверанс.)

Инка (оборачиваясь в дверях). Кстати, тут где-то, кажется, была принцесса?

Эрминтруда. Да. Позвать ее?

Инка (с сомнением). Наверное, она ужасна?

Эрминтруда. Не ужаснее всех остальных принцесс.

Инка (вздыхая). Что ж! На лучшее рассчитывать не приходится. Пожалуй, я не стану ее беспокоить. Вы ей расскажете про моих мальчиков?

Эрминтруда. Боюсь, без вашего обаяния мой рассказ прозвучит недостаточно эффектно.

Инка (возвращаясь и говоря без всякой торжественности). Вы надо мной смеетесь. Почему все надо мной смеются? Разве это справедливо?

Эрминтруда (серьезно). Да. Это справедливо. Что еще можем мы, простые смертные, противопоставить сверканию ваших доспехов, грохоту вашего оружия, великолепию ваших парадов, беспощадности вашей власти над нами? Разве это справедливо — иметь столько аргументов?

Инка. Не знаю, не знаю. (Смотрит на часы.) Между прочим, у меня есть еще время покататься по городу и выпить чаю в Зоологическом саду. Там вполне пристойный оркестр, который не играет патриотических маршей. Мне очень жаль, что вы отказываетесь от более серьезных отношений; но если это приглашение вам не претит…

Эрминтруда (образованно). Вовсе нет! Я с удовольствием поеду.

Инка (осторожно). Я приглашаю вас как джентльмен, конечно.

Эрминтруда. Не бойтесь. Я вам не позволю делать мне неприличные предложения.

Инка (в восторге). Ах, вы очаровательны! Как вы понимаете мужчин!

Предлагает ей руку, и они вместе выходят.

Комментарии

Инка Перусалемский

Эта «почти историческая комедия», написанная, как указывает подзаголовок пьесы, «членом Королевского литературного общества», была создана в 1913 г., но на сцену попала в 1916 г. Впервые поставленная на сцене Бирмингемского театра, в декабре 1917 г. была исполнена в театре «Крайтирион» группой Пайэнирс Плейерс.

На профессиональную сцену Бедфордского театра пьеса попала в 1949 г. В мае 1951 г. ее постановку осуществил театр «Артс».

Вторая антивоенная миниатюра Шоу подвергает сатирическому развенчанию одного из главных инициаторов первой мировой войны — немецкого кайзера Вильгельма II. Личность этого государственного деятеля, претендовавшего на роль европейского диктатора, в предвоенные и первые военные годы была предметом своеобразного культа, усиленно создаваемого агрессивными и милитаристскими кругами Германии. Легенда о могуществе кайзера, о его многочисленных талантах и военном гении была рассчитана на то, чтобы вызвать суеверный страх у врагов Германии и создать представление о ее непобедимости. Сатира Шоу была направлена на дискредитацию этого мифа.