Инквизитор

– Аминь. – Я поднялся с колен и подошел к тазу с холодной водой.

Молитва, как всегда, очистила мой разум, знакомые слова устранили туман, на душе стало хорошо и светло. Но Надие и туда удалось забраться.

«Тебе не спастись молитвой!»

Ее крик звучал в моих ушах, и я ничего не мог поделать. Несколько дней подряд я не спал. Боялся кострища, на котором буду умирать. И эта глупая сизая птица, бьющая крыльями над пламенем, как будто пыталась потушить огонь… Взглянув в зеркало и увидев в нем отражение совершенно незнакомого мне человека, я зарыдал.

Рафаэль нашел меня в моей комнате в полусознательном состоянии. Он отмыл меня, напоил и заставил поесть. Я припадал к его ногам на холодном полу и плакал, прося прощения за непристойные мысли, за собственную глупость, за все, чем только мог провиниться человек.

– Простите меня, святой отец! Молю, простите! Мне кажется, я схожу с ума…

Тогда мне казалось таким важным, чтобы он простил меня. Мне была невыносима мысль, что отец может гневаться. Он тепло улыбался мне и гладил по голове. Я видел его карие глаза над собой и светлое, чистое лицо.

– Сражайтесь, Адам, – настойчиво повторял Рафаэль. – Сражайтесь, ибо ересь пустила в вас корни. Сражайтесь с ней и победите. Вы должны победить, сын мой!

Он тихо шептал надо мной молитвы, и я купался в его лучезарном ореоле. Мне было хорошо, я спал и в ту ночь не умирал на костре. Даже Надия оставила меня в покое. Я был почти счастлив.

Следующий месяц я провел словно во сне, то падая на дно беспамятства, то выплывая на поверхность глотнуть свежего воздуха. Сознание ускользало от меня в самые неподходящие моменты, когда я больше всего в нем нуждался.

Я боролся. Боролся с ересью, с болезнью, которая овладела мной, с Надией, с ее ложью. Потекли тяжелые дни. Я убивал. Помню девушку лет пятнадцати, она была на два года младше меня, кажется, на два. Ее крик разнесся по ночной улице, но никто не вышел посмотреть, в чьей крови искупался мой меч. Так много людей… Я потерял счет. Глаза, мелькающие передо мной: карие, зеленые, голубые, серые. Все они боялись меня и понимали, что приближается смерть. А я смотрел им в лицо и опускал сталь на их головы.

Женщина в потертой юбке и с заплаканными глазами. На ее лице читалась усталость, она врачевала больных. Ее кровь брызнула мне на одежду, и мне пришлось провести несколько лишних часов, очищая себя. На раздавшийся из ее дома испуганный крик «Мама!» я не обратил внимания. Она не была ведьмой, мне запомнился ее взгляд. Но я просто не мог оставить ее в живых, о ней ходили слухи. А если бы церковь позволяла слухам о живой ведьме расти, она не была бы такой крепкой и непоколебимой.

Где-то далеко-далеко, не в моем мире начиналась весна. Снова и снова цвела сирень, и пели радостные птицы. Не мой мир веселился, приветствуя пробудившуюся ото сна землю. Не мой мир звонил в колокола.

– Вы сошли с ума…

– Тогда я тоже так думал.

В какой-то момент я обнаружил себя в своей комнате. Передо мной стоял табурет, а в руках я судорожно сжимал намыленную веревку. Пальцы упорно пытались сплести петлю и не могли. Я падал в сон, а потом, просыпаясь, снова тормошил расходящиеся нитки. В конце концов мне удалось получить желаемое и закрепить петлю у потолка.

В ушах стучала кровь, гул криков умирающих нарастал. Я горел, горел в лихорадке или горел на костре… Сейчас не так уж и важно. Мысли мои путались и не хотели связывать явь воедино. Я вспомнил Чейза. Отчего он повесился? Рафаэль говорил, что его прокляла ведьма. Мысль об отце показалась мне настолько нелепой, что я едва не скатился кубарем с табурета, но устоял.

Руки тряслись, словно у дряхлого старика, и никак не хотели надевать петлю на шею. Под церковной рясой я чувствовал молитвенник. Он жег мне кожу хуже любого пламени костра. И птица… Птица билась в окно. Она пыталась затушить… Нет, нет… Это уже сон. Наяву нет этой птицы.

«Что ты сделал с собой, Адам?»

Я поднял взгляд на пришедшую. В ее глазах было столько заботы и любви. Она со смирением смотрела на меня.

– Мама… Прости.

«Адам!»

Голос был не мамин. Он прозвучал настойчиво и немного отрезвил меня. Я почувствовал, как подкосились ноги и табурет выскочил из-под них. Послышался тяжелый хруст и глухой удар, я не мог поднять лицо. Не мог взглянуть призраку в темные добрые глаза.

– Надия… Зачем ты пришла? Я и так уже практически умер.

Она склонилась надо мной и взяла мое лицо в свои холодные мертвые ладони. Странно, но впервые я чувствовал прикосновения призрака. Они были мягкими и едва заметными. Мне вполне могло и привидеться.

«Я пришла помочь тебе, Адам».

Со слезами на глазах я взглянул ей в лицо. Там не было гнева. Почему там не было гнева? Она должна быть так зла на меня, я убил всех ее сестер, сжег ее на костре, подверг пытке. Почему, почему она смотрит на меня с такой смиренной любовью, с какой матери прощают своих сыновей? Что бы они ни сделали, материнская любовь никогда не уменьшится.