Инквизитор

- Присылай, - после небольшой паузы ответил Зимородинский. И еще через полминуты: - Сам - как? - Расту, - сказал Андрей. - Спасибо! И повесил трубку. Это дело, которое надо устроить раньше, чем к его фамилии ухитрятся прибавить слово "покойный". Чтобы как-то развеяться, Ласковин сходил в кино. На "Джуниора". Вид беременного Шварцнеггера донажды привел его в отличное настроение. Но не в этот раз. Может быть, виновата погода? Ласковин пообедал, если можно назвать обедом полдюжины пожилых бутербродов, и позвонил "разведчику" Юре. - С утра приехал рыжий, - доложил "разведчик". - На кр-рутой тачке! Первый раз такую вижу. Потом - как обычно. ("Уже "как обычно"!" - отметил Андрей.) Разъехались кто куда. Где-то в двенадцать приехал мебельный фургон. - Мебельный? - Ну да, мебель привезли, клевую такую. А старую увезли. Вроде всё. Федька там остался, наблюдает. - Молодец, - похвалил Ласковин. - А теперь возьми ручку, запиши номер. - Я запомню, - сказал Юра. - У меня память, как у компика. - Ну запоминай! - И Ласковин выдал ему номер Зимородинского. - Зовут Вячеслав Михайлович. Скажешь: вам утром звонили. Да повежливей - это мой сэнсэй. Если он вас возьмет, считайте - крупно повезло! Дальше: если я завтра не позвоню наблюдение снять. ("Хватит школу прогуливать", - добавил он мысленно.) Это все. Вячеславу Михайловичу звонить лучше вечером, после семи. Удачи! Голова опять разболелась, и Ласковин проглотил очередную таблетку. У него оставалось примерно полтора часа. Затем - ТОО "Шанкар". Очень возможно, что это будет его последний "укус", но отступать Андрей не будет. Во всяком случае, он неплохо повеселился. Ласковин улыбнулся, вспомнив, какой счет могут выписать ему "тобольцы". И в частности, гражданин Крепленый. Счет был что надо! Смерти Андрей больше не боялся. Жизнь выглядела слишком мрачной, чтобы за нее цепляться.

Через полтора часа он снова был на Большеохтинском. А еще через три часа Ласковин проводил взглядом втянутый под лед "чероки" и побрел к метро, прикрывая лицо от сыплющихся сверху хлопьев снега. В прежние времена этот нескончаемый полет огромных снежинок, при почти полном безветрии возникающий из ниоткуда в свете уличных фонарей, Ласковин счел бы красивым. Но теперь - всего лишь холодная влага, стекающая в ту чашу весов, где уже лежали боль, озноб и безысходность. Андрей был еще жив, и это единственное, что можно было положить на другую чашу.