Инквизитор

Как ни странно, поставленный на пол стакан с водкой не перевернулся. Как ни странно, желудок Ласковина, всего лишь несколько минут назад извергший последний плевок желчи, не вытолкнул обратно проглоченный алкоголь. И наконец, третье: огонь в желудке, разлившись по телу, отчасти вернул Андрею способность двигаться. Ласковин встал. Мир двоился и троился у него в глазах. Ног он просто не ощущал, удерживая равновесие тем непостижимым образом, который позволяет в хлам пьяному человеку, отогнувшись назад под немыслимым углом, зигзагами пересечь улицу, полную машин, и ни разу не упасть. Может быть, Ласковин был пьян, может быть, его мозг просто работал с перебоями, время от времени выключаясь. Ласковин помнил, как он встал. Помнил, как, шатаясь, подошел к воротам гаража, открыл их с третьей или четвертой попытки и выбрался на мороз. Еще он помнил, как задубела от холода промокшая одежда. Ласковин вышел, начисто забыв о Крепленом, о втором бандите, истекающем кровью в оставленном гараже, вышел и побрел в ночь. В следующий раз он очнулся, споткнувшись обо что-то мягкое и упав. Споткнулся Ласковин о собачий труп. В шаге от него лежал второй. Андрей видел их, но едва ли понимал, что это. Он встал (может быть, уже не в первый раз) и, чудом удерживая равновесие на смерзшемся гравии, поплелся к воротам. Мимо собачьих трупов, мимо будочки сторожа, через калитку с болтавшимся на одной петле замком, разбитым двумя пулями (будь стрелявший чуточку посмелей, пара таких пуль сидела бы в теле Ласковина), и дальше, дальше, сначала по бугристой автомобильной дороге, затем по тропинке, мимо свалки, через небольшую рощицу, через железнодорожную насыпь (спускаясь с нее, Ласковин упал и почти минуту выбирался из засыпанной снегом канавы), через еще одну свалку, через пустырь, потом мимо какой-то стены - пока наконец не уткнулся в железную коробку автобусной остановки. Ласковин оттолкнулся от нее и, сделав несколько неверных шагов в сторону, ударился о шест со знаком дорожного перехода. Обхватив его руками (пальцы совершенно онемели), Ласковин глядел на скупо освещенную улицу, на проспект, разделенный пополам занесенным снегом газоном, на редкие машины, возникающие слева и сбрасывающие скорость перед поворотом... Он их больше не боялся. Сколько он шел? Полчаса? Час, два? Сколько стоял так, таращась в темноту, слегка разбавленную розовым люминесцентным светом? Неважно. Важно, что, когда на какое-то мгновение ясность мыслей вернулась, Андрей узнал это место. И понял, что совсем рядом, в каких-нибудь трехстах шагах, его квартира. Будь Ласковин в здравом уме, трижды подумал бы, прежде чем решиться вернуться в оставленный дом. В дом, где, скорее всего, уже несколько дней ожидали возвращения хозяина. И не для того, чтобы спросить, где у Ласковина туалетная бумага. Но сейчас у Андрея было только два выхода: рискнуть или лечь на землю и замерзнуть. Когда Ласковин наконец добрался до своей двери и повернул окоченевшими пальцами ключ, никто не выстрелил в него из темноты коридора. Плечом включив свет, сдирая с себя стоящую колом одежду, Ласковин побрел в ванную, включил горячую воду и через минуту плюхнулся в долгожданное тепло. Тело его свело от боли, но эту боль можно было и потерпеть...