— Не волнуйтесь, дядюшка, он уже обо мне кое-что ведает, но никому про то не скажет, и сейчас молится, чтобы вы только добро на свадьбу дали. Он верен мне, верен, но если верность иссякнет… — девица замолкает. Но ей и говорить ничего не нужно, Волкову по её глазам всё ясно. По её холодным глазам.
Волков некоторое время думает, но нехотя соглашается с тем, что ей нужно выходить замуж. Что и так она в девках засиделась, то уже в глаза бросается. Судачат о том.
— Ладно, — наконец говорит он. — Объявляйте о помолвке, — и тут же девушка вскакивает со своего стула и кидается его обнимать. — Тихо ты, — барон отстраняет её от себя. Всё равно он думает о том, что ему нужно время во всём разобраться. Понять, что это за свадьба, что за жених. И посему он заканчивает: — Но свадьба не раньше урожая.
Агнес усаживается на свой стул; видно, что девица взволнована, её грудь вздымается, щёки покраснели, но и тут она не теряет рассудка своего.
— Ладно, дядюшка… На помолвку я вас звать не стану, но уж на свадьбу вы быть постарайтесь. На свадьбе без вас никак.
Волков вздыхает и кивает: хорошо, буду, если герцог не отправит куда-нибудь на войну.
Глава 40
А уж как радовалась Элеонора Августа, урождённая Мален, а нынче госпожа Эшбахт, баронесса Рабенбург. Так радовалась, как будто это ей замуж выходить.
— А я так и подумала… О чем же можно было вам два дня шептаться, ну конечно, о свадьбе! И что жених?
Агнес только улыбалась и краснела. Вот так поглядишь на неё и подумаешь: и вправду невеста, сама чистота, сама невинность. Но баронесса не отставала от неё:
— И что жених? Знатен?
— Нет, — продолжала улыбаться девушка. Помимо невинности и чистоты, ещё и скромность. — Звания он купеческого.
— Ну, значит, богат! — сразу решила госпожа Эшбахта.
— Не беден, — отвечала гостья. И, ещё больше краснея, добавляла: — Главное — он любит меня.
— Любит? — глаза баронессы округлились в изумлении. — Дорогая моя, да разве ж по любви женятся? Никто не женится по любви; и вам, такой красавице и деве рода известного, д о
лжно жениха искать из самых благородных семей, а не из семей купеческих.— Так и есть, — соглашалась с нею Агнес, — вот только у меня за мной земли в приданое нет, — и это был весьма болезненный укол для баронессы, ведь за нею тоже земли в приданое граф-отец не дал. — Вот и решила я выйти за купца.
И Элеонора Августа замолчала, а Волков разъяснил ситуацию:
— Та семья купеческая — не бедная. Мельницы, лавки, пекарни держат, я их знаю.
— И любит меня, — повторила Агнес с мягкой улыбкой. — И дядюшка на тот брак согласился.
Тут она снова подошла и обняла барона, обняла крепко, и на этот раз он не стал её отстранять, иначе жена бы тому удивилась. И потом, выпустив его из своих объятий, она говорит:
— Так что по осени жду вас, дядюшка и тётушка, к себе на свадьбу. Про число потом напишу. — она приседает в книксене. — А теперь разрешите откланяться.
— Откланяться? — тут с баронессой едва удара не случилось, она же собралась расспрашивать «племянницу» до самой ночи, так ей хотелось знать про жениха Агнес, и про его семью, и про их владения, и про их престиж в городе, и про то, как думают играть свадьбу, и кто будет венчать… И ещё, наверно, вопросов пятьдесят было у госпожи Эшбахта, и посему она никак не готова была отпустить свою молодую родственницу, но та со своей очаровательной улыбкой сообщила ей:
— Хочу быстрее порадовать жениха, что дядюшка союз наш одобрил, а перед тем хочу ещё заехать к тётушке Брунхильде в Мален, о том ей рассказать.
— Я тебя провожу немного, — барон тоже встал, ведь на главный его вопрос девица так и не ответила.
Ну что уж тут было делать баронессе, стала она прощаться с «племянницей». И прощалась со слезами в глазах и с благодарностью за серёжки.
Хоть он и велел фон Готту и фон Флюгену оседлать своего коня, но сам сел в карету к «племяннице», уж больно была хороша та карета, и ему хотелось поглядеть её изнутри. И изнутри она оказалась ещё шикарнее, чем выглядела снаружи. Диваны, обивка, стёкла в дверях и печь. Маленькая печурка для холодов.
— И сколько же такая стоит? — диву давался генерал. Он проводил рукою по обивке.
— Ох, дядюшка, — вздыхала «племянница», но в её вздохах слышится и гордость собою. — Уж и не спрашивайте!
Но это для него как раз и есть главный вопрос, теперь он наконец может его задать и предполагает:
— Шесть тысяч?
— Почти, — отвечает Агнес. — Четыре шестьсот.
— Монет Ланна?
— Монет Ланна, — кивает она.
Почти четыре тысячи восемьсот талеров Ребенрее, сразу прикидывает Волков. Уже много лет он не давал ей денег, ни пфеннига. И вдруг видит, что, несмотря на это, девица процветает. Карета четыре шестьсот, да четыре коня единой масти, все отличные, по сотне каждый — это если ещё повезёт дёшево найти, — да платья, да украшения, да слуг шесть человек, и ещё одна карета, подарки опять же вовсе не дешёвые… Нет, определённо, она неплохо живёт, его загадочная «племянница».
— Наверное, в Ланне все думают, что это я тебе деньги даю? — снова гадает барон.