Иннокентий III и альбигойский крестовый поход

Когда собрались переносить тело мученика Петра де Кастельно, оно было найдено столь целым и невредимым, словно погребли его в тот же день, и далеко распространяло нежный аромат. Ради блага крестоносцев множились съестные припасы: в стране, где не осталось ни одной мельницы, пятьдесят тысяч человек имели вдоволь хлеба. Как-то раз по приказу Монфора к столбу, чтобы сжечь, привязали двоих еретиков: альбигойского совершенного и одного из его учеников, бедняка, который в ужасе объявил, что отрекается от ереси и желает вернуться в лоно Церкви. Монфор распорядился, чтобы его все равно сожгли. «Если он обратился искренне, — сказал он, — он искупит свои грехи в пламени, которое очищает все. Если он неискренен, казнь будет ему достойным возмездием за коварство». Зажгли огонь. Совершенный сгорел вмиг, а у того, кто отрекся, лопнули путы, и он вышел из костра со следами ожогов лишь на кончиках пальцев.

Стрелы, попадая крестоносцам прямо в грудь, не наносили ран. Когда один из их отрядов осадил вражеский замок, родники, прежде скудные, обильно наполнились водой, а после их ухода она опустилась на прежний уровень. Позже на свежепобеленных стенах одной тулузской церкви католики видели множество светящихся крестов. На трупы крестоносцев, убитых в засаде, засияв, опустился огненный столп; потом все тела обнаружили лежащими на спине, с руками, раскинутыми крестом. Монах из Сернея полностью принимает на веру все эти чудеса потому, что за их достоверность ему поручились как очевидцы папский легат и епископ Тулузский.

Вызывают восхищение проявленные в ходе этой войны выдержка и энергия Симона де Монфора: никогда еще победитель не был более достоин своего успеха. Чтобы тревожить врага, не давая ему ни минуты покоя, находиться повсюду одновременно, носиться зимой и летом из одного конца Лангедока в другой, из города в город, из замка в замок, выдерживать штурмы и осады, постоянно переходя после них в наступление, этот мелкий барон должен был обладать просто сверхчеловеческой энергией. А сколько раз он проявлял личную храбрость! Подступив к замку Фуа, он напал на солдат, охранявших ворота, всего с одним рыцарем — так он рвался в бой. А как он вел себя позже, при взятии Мюре! Переправившись через Гаронну вплавь со множеством рыцарей, он занял замок. Но тут обнаружилось, что пехотинцы и менее крепкие солдаты остались на том берегу, опасаясь пересекать реку, вздувшуюся от паводка. Он вызвал своего маршала и заявил ему: «Я отправляюсь за остальной армией». — «О чем вы, сеньор? — спросил тот. — Наши лучшие войска в крепости. За рекой осталась только пехота. Вода стоит так высоко и течение столь сильное, что переправиться невозможно; к тому же внезапно могут появиться тулузцы и убить вас — вас и ваших людей». — «Дурной совет! — ответил Симон. — Неужели я буду жить в безопасности в этом укреплении, когда бедняки Христовы беззащитны перед ножом врага! Я иду и вернусь с ними». Он снова пересек реку с четырьмя или пятью рыцарями и несколько дней оставался на том берегу, прикрывая пехоту, пока не навели мост, создав возможность для перехода. Во время осады Каркассона один крестоносец лежал на дне рва с перебитой ногой под градом камней, которые метали защитники города.

Симон, взяв с собой всего одного оруженосца и раз двадцать рискнув жизнью, спустился в ров, вынес несчастного и тем спас от верной смерти.

А в каких плачевных условиях он вел кампанию! Не раз крестоносцы, отвоевавшие свои сорок дней, покидали его во время осады или начавшейся экспедиции. Почти всегда он бился с превосходящими силами врага. Бесполезно было умолять баронов и даже бросаться в ноги к ним, чтобы уговорить остаться еще на некоторое время: у этих паломников была лишь одна забота — получив отпущение грехов, вернуться домой. Даже не все были столь добросовестны, чтобы дождаться окончания своих сорока дней, и легаты были вынуждены им напоминать, что грехи отпускаются лишь отслужившим полный срок. Почти так же, как и людей, Монфору недоставало денег. «Нередко он так нуждался, — пишет монах из Сернея, — что не имел никакой еды, даже куска хлеба. Во время трапезы он не решался возвращаться к себе в палатку и спешно уходил на прогулку, чтобы не краснеть за свою нищету».

Он вызвал из Франции свою жену — Алису де Монморанси, которая стала делить с ним опасности и тяготы похода. Эта героиня во время переездов сажала на круп лошади, у себя за спиной, увечных паломников, водила отряды к своему мужу, командовала крепостями от его имени, руководила осадами и стойко выдерживала атаки. Ее доблестный дух не могли сломить и самые критические ситуации. Однажды она оказалась в одиночестве отрезанной в Лаворе: Симон воевал далеко, ее старший сын Амори лежал больной в Фанжо, дочь с грудным младенцем находилась в Монреале — не было никакой возможности связаться со своими!