Иное утро

– Ты никто. Никем был и ни кем не станешь. Твой отец грязный насильник, а ты жертва неудавшегося аборта. Я желала вырвать тебя из своей дырки еще до того момента как ты первый раз толкнулся. Ты никто и никем будешь, ты не должен был родиться.

– Я родился как твой второй шанс на искупление. Я ровно настолько был твоим как и им. Ты могла быть другой, но выбрала не быть ею.

– Я ненавижу тебя, твоего отца, и себя.

Когда дверца духового шкафа была закрыта то на ее пыльной стороне он рисовал. Он много где рисовал, но дама, что каждое утро обнимает фаянсовый трон, отбирала у него хоть что-то отдаленно напоминающее карандаш. Поэтому он рисовал пальцем по пыли. Кружки, линии, человечков, и, город в котором только линии и есть.

– Что дали твои рисунки, Арфо? Что изменилось за эти годы если ты стал моей же копией? Жалким, ничтожным, грязным оборванцем живущим в Одинадцатом.

– Ничего они и никому не дали, ты права. Но они и не должны. Ничто и никто никому и ничего не должен. Я рисую потому что мне это нравится.

Он провел пальцем по стеклу вниз, потом из линии сделал крестик, пририсовал ручки, дорисовал ножки, а голову сделал одним большим отпечатком своей руки. Человечек был безликим, а это не годилось. У каждого должно быть лицо, а на каждом лице своя улыбка. Он сделал улыбку одним большим размашистым движением, а глазки стали отпечатками его кончиков пальцев. Большой мальчик получился, с большой улыбкой, но маленькими глазками.

– Если бы тебя не было, у меня бы все было хорошо.

– У тебя бы ничего хорошего не было. Такова судьба. Ты как была алкоголичкой-проституткой, так и осталась бы ею и без меня.

– Как ты вырос, но не поумнел. Такое говорить собственной матери? Чтобы ответила благоразумная девочка?

Человечек-огуречик был один на большом полотне так зовущим его исправить и заполонить другими рисунками. Арфо принял приглашение и нарисовал в углу своего керека – жабку. Толстомордая жаба улыбалась во весь свой огромный рот, а блики в ее глазках-бусинках добавляли той живости которой не хватало этому спутнику-человеку. Жаба большая, красивая, и самое главное – добрая. Ее идею он понимал лучше слова “смерть”, ведь он ее создал, и она была его творением в своей полной мере.

– Серый мир пожрет настоящий. Ты это знаешь.

– Знаю.

– Сделай шаг, милый.

Странная особенность снов заключается в их смутной связи с реальностью, но полностью от нее отказывающеся. То что во сне имеет за собой абсолютно рациональное объяснение в реальности представляется бредом.

Так, к примеру, нарисованная жабка не умеет квакать. Она ведь нарисованная. Но она умеет. И протяженный “Кваааа” раздался в кухонной тишине. Лапки, которых Арфо не рисовал, появились из-за границы стекла в прыжке. Она перепрыгнула с одной стороны на другую и тут же приютилась в проблеске света на пыли, надула щеки и опять квакнула. Она двигалась, она была реальна. Человечек не был реальным – он не двигался.

– Меня ты уже убил, но хочешь еще больших жертв? Арфо, милый, сделай шаг тогда когда он нужен будет.

– А что же я?

– Ты? Тебя не…

Весь мир потух в вспышке черного света и его заполонила яркая, красная боль разливающееся подобно старому холоду по телу.

Глава 10.

Ч1.

Тимия хотела было отнести Арфо на диван, но они опять попали в серый мир и диван попросту исчез. Почему-то это не вызвало никаких эмоций и она обыденно приложила Арфо к глухой стене где некогда была дверь и сама села рядом.

Телевизор вновь стал цементным плоским блоком на деревянных подпорках, а тумба под ним потеряла ручки, дверцы и ящички, но оставила за собой полки и перегородки, чем то напоминающие шлакоблок, только в разы больше. Если не учитывать все эти “изменения”, то они находились во вполне нормальном здании и Тимию это успокаивало. Она смотрела в окно пытаясь понять как вообще устроен этот мир.

Ее дом, на удивление, был слишком похожим на реальный. Окна, балконы, подъезд были на месте. А вот соседние ежесекундно менялись.

Дом напротив имел за собой странность изменять, раз в несколько минут, положение существующих окон. Одни закрывались – другие открывались, одни исчезали в структуре будто-бы сливаясь с ним – другие выползали подобно прыщу, лопались строительной пылью и исчезали в туманной дымке начиная цикл заново.

Дом справа, бесшумными взрывами изнутри, разрушался по спирали вниз, а всякие его обломки исчезали в воздухе пролетая чуть больше метра.