Иное утро

Эксперимент неудачен так как имеет в своих условиях нарочитые ошибки. Человек, вне социума, совершивший плохой поступок не может считать его “проступком” или “ошибкой”. Также ошибкой будет являться и конечный вывод из эксперимента. Ведь вывод способны будут составить лишь те кто его устроил, а значит те кто состоят в обществе и им являются.

Природа вины была создана вне желаний людей ее создавать, она была попросту выгодной для развития человека. Вина стала ограничителем в сознании людей от поступков нежелательных для общей (читай как “благой”) цели.

Общей целью, в доисторические времена, в племенных общинах, было их выживание. Индивид совершивший преступление против общины наказывался, а страх перед наказанием превращался в вину. Природа вины эволюционно закрепилась за страхом. Страх лишения, страх изгнания, страх смерти – это основные столбы наказания, они ультимативны и не могут быть изменены.

Меняется только наше нагромождение понятий, видов и разделений статей в законе, их различной трактовки и степеней наказания, а это привело к дырам через которые умный человек способен пройти не испачкавшись. Или испачкавшись, но в рамках собственной морали, в рамках дозволенной грязи.

И исчезла общность заменив собой общество в котором эгоизм сроден богу, но бог забыт, а симулякр вины остался как пастух для беспечного стада.

И родился ребенок в это ужасное время от матери-нарцисса, от той что любила больше себя, та что любила тусовки, хорошо выпить и перепихнуться на стороне. Леди что выпив стакан любимого пойла не заметила как в поверхности поднимались едкие пузырьки яда, в ее случае – снотворного. И все было бы хорошо, да вот только две полоски, девять месяцев тяжб и рождение сына, которого она воспитать не смогла и со всеми подручными эволюцией рычагами, оборвали ее печальную жизнь.

Вглядываясь в прошлое Арфо понимал как был тяжек его поступок и вся возможная их жизнь вместе, перед глазами бога, выглядела не такой уж и плохой, точнее – то что было после их жизни.

Она должна была умереть в возрасте тридцати двух от рака, а за пять лет до этого Арфо должны были забрать социальные службы в детский дом. Не тот же что в реальности, другой и в разы лучше реального. А там он должен был встретить Ангелину в возрасте пятнадцати лет и выйти из заключения вместе с ней. Она бы его не предала и не бросила ради никудышного, но лучшего друга, и была бы с ним… до этого возраста. Он все еще был человеком, еще не перешел черту дозволенного и не мог видеть все возможные варианты, а видел только самый лучший. Да и то не лучший, но возможный. Были конечно варианты построения собственной жизни до нынешней отметки с возможностью абсолютного блага, с рождением в премиальной семье, но… Но то было невозможным, слишком много исправлять, слишком долго строить и был ли он самим собой или уже другим?

И он продолжал ходить между бесконечными обелисками с именами людей живущих, уже мертвых и еще не родившихся. До последних он был не в силах дотронуться, это было запрещено, а страх всезнания подкатывал комом несуществующей пищи к горлу всякий раз помысления, но все остальное было можно.

И он опять был в том дне его второго побега. Июль сидел на полу прислонившись спиной к кровати, а Сентябрь повис на подоконнике. Все было так реально что можно было почувствовать запах металла и пластмассы от обогревателя на тумбе в углу. Это был конец осени, а именно тот хаотичный период природы когда холода то неожиданно наступают, то так же неожиданно солнце греет во всю свою силу. Этот день был одним из холодных и Арфо скинув ноги со второго этажа кровати грел их под обжигающим ветром научного прогресса.

– Нас накажут, – сказал он вполшепота, – нас накажут если мы сбежим.

– Как то тебя не особо наказали в прошлый раз, – сказал Сентябрь.

– Его пожалели потому что он спас ту девушку, – ответил Июль.

– Его нашли потому что он ее спас.

В комнате повисла тишина. Арфо не считал что он кого-то “спас”, скорее оказался не в том месте не в то время, да и девушка в итоге погибла в реанимации спустя два часа. Еще спустя два его забрали обратно и круговорот кормления собственной ущербности возобновился с утроенной силой. Ее невозможно было спасти, но слово “спасти” для двенадцатилетнего мальчишки было столь же непостижимым как и “смерть”. Он должен был что-то сделать в тот момент и он сделал. Его нарекли героем в новостях лишь за то что он вообще полез туда, но для него имела ценность только ее жизнь, ее крики и ее просьбы о помощи. Помощи он оказать не смог, но стал “героем”. И как все герои был тот час забыт в гнилом здании.

Однако дом был гнилой только в верхушке и внизу, а по середине, там где находилась комнатка четырех мальчишек, было даже вполне себе уютно. Уютно потому-что тут были его друзья или потому-что тут было тепло, а две двухъярусные кровати дарили мягкость сна? Вопрос настоящего мальчика прошлого не волновал, он находился все еще в том моменте горящего страха, криков, и разрушенных жизней. По его вине.