Инопланетянин

Керол не помнила толком, как она доработала этот вечер. Слухи о самоубийстве посетителя быстро распространились по городу, и, как только полиция разрешила свободный доступ, в бар хлынули любопытные во главе с репортерами газет, радио и телевидения. Каждый из них, разумеется, считал нужным промочить горло, взбодриться, а заодно задать целую кучу вопросов. Опытные репортеры в искусстве расспроса и выпытывания, пожалуй, не уступали полицейским, а параллельная беседа с несколькими людьми нередко принимала характер перекрестного допроса. Керол дважды чуть не проговорилась: один раз о том, что самоубийца знал ее адрес, а другой - о том, что он незаметно бросил деньги на стойку. Барменша знала, что вся эта репортерская братия, имеющая отношение к уголовной хронике, имеет тесные связи с полицией, возможность проговориться напугала ее: не хотелось осложнений, к тому же пятьсот долларов были в ее глазах достаточно кругленькой суммой. Стиснув зубы, она перешла на односложные ответы, а то и просто молчала, продолжая споро выполнять свои барменские обязанности. Но ее так донимали со всех сторон, что нервы ее в конце концов не выдержали. Нечаянно разбив бутылку джина (такие происшествия, кстати говоря, случались с ней очень редко), она раскричалась, а потом и расплакалась. Хозяин бара, человек расчетливый, скупой, но не лишенный сентиментальности, сжалился над Керол и отпустил ее домой. "Совсем измучили девочку, горлопаны!" - громогласно обругал он посетителей. Посетители, в особенности репортерская братия, добродушно ржали, отпускали соленые шуточки, всячески намекая на то, что забота хозяина о своей миловидной барменше - акт не вполне бескорыстный. Но когда Керол, ни на кого не глядя, направилась домой, ей уступали дорогу с несколько подчеркнутой почтительностью и вовсе не донимали приставаниями.

Керол жила в двадцатичетырехэтажном доме совсем недалеко от бара - в двадцати минутах ходьбы. Это обстоятельство избавляло ее от необходимости пользоваться автомобилем, а автомобили она ненавидела, боялась ими пользоваться, и каждая поездка была для нее нервотрепкой. Это был стойкий невроз, возникший после смерти мужа, погибшего в автомобильной катастрофе. Мужа она искренне любила. Собственно, и он любил ее, но несколько своеобразно. Он совершенно чистосердечно считал, что переспать с другой женщиной - вовсе не значит изменить жене и как-то обидеть ее; любовь - это одно, а постель - нечто совсем другое, по-своему, разумеется, тоже немаловажное и необходимое для настоящего мужчины занятие. Муж оставил ей не только квартиру, но и некоторую сумму, опираясь на которую она больше года искала подходящую работу где-нибудь поблизости от дома, чтобы не надо было пользоваться этим проклятым Богом четырехколесным чудовищем автомобилем. Устроиться в бар было не так-то просто, "комиссионные" за трудоустройство съели большую часть ее оставшихся сбережений, но работа пришлась ей по душе. После гибели мужа одиночество было для нее невыносимым, шумная, более чем свободная атмосфера питейного заведения средней руки была для нее своеобразным духовным лекарством. Правда, вскоре она поняла, что это сладенькое лекарство становится иногда липким и приторным, что в больших дозах оно обладает далеко не невинным побочным действием, но что делать? Такова жизнь!

Лифт поднял Керол на четырнадцатый этаж. Выйдя из его кабины, она попала в хорошо освещенный коридор, устланный дешевым синтетическим ковром. По левую и правую стороны его в неглубоких нишах располагались массивные двери, слепо глядевшие на проходящих людей смотровыми глазками из толстого стекла. Керол и вообще-то не любила этот пустынный голый коридор, в котором было нечто зловещее и тюремное, а сегодня она пробежала его почти бегом, благо, ковер заглушал звук ее шагов.