Когда я чуть отклонилась, извернулась и раздела его, он искренне удивился. Когда, не прерывая поцелуй, мягко опрокинула его на спину, он застонал и выгнулся, раздираемый множеством сильных противоречивых эмоций. Каждое мое движение порождало волну наслаждения, поглощающую его тело и разум. Он держал меня за талию, держал слишком сильно, причиняя боль, и не осознавал этого. Я не думала о себе. Мое удовольствие не играло никакой роли. Все, что имело значение, это он, мечущийся подо мной с полузакрытыми глазами. Восхитительный, совершенный, беспомощный. Я жаждала ощутить его в себе еще глубже и воплотила желаемое. Жаждала чувствовать и наблюдать, как он кончает в меня, и воплотила. Я склонилась, взяла его за подбородок и проникла языком в рот, заставляя подчиниться. Вангьял не сопротивлялся. И не пытался.
Сейчас он принадлежал мне, был моим, отдавался мне. Я знала его, и ничего прекраснее в моей жизни еще не было.
Все еще связанная с ним, я медленно выпрямилась, глядя на него сверху вниз. Он тяжело, прерывисто дышал и не открывал глаз, растягивая наслаждение, не желая возвращаться в реальность. Я улыбнулась и коснулась старого глубокого шрама на его груди:
– Откуда это?
– От ножа, – нехотя пробормотал он.
По краям раны отчетливо виднелись следы стежков.
– Чей нож?
– Ты видела.
Глаз открывать он по-прежнему не хотел.
– А это? – Я коснулась неровного, бугристого участка огрубевшей кожи на плече размером с мою ладонь.
– Машина горела. Ты нас осуждаешь?
– Осуждаю? – услышала я новое слово.
Он постарался объяснить.
– Осуждать вас? – удивилась я. – Нет. За что? Когда-то мой мир выглядел так же. Даже слишком похоже. Ребенка не осуждают за то, что он взрослеет. Осуждают за нежелание умнеть и учиться. В целом, издалека, вы все равны. Не важно, кто встанет во главе этой страны или любой другой, суть власти не изменится. Ваши рабы мечтают мстить, делать, что хочется, занять место хозяев. Суть истинной свободы чувствуют только немногие.
– Осуждаешь меня?
– Нет.
Конечно, я соврала. Он умен, образован, внимателен. Он мог бы быть мудрее, мог бы смотреть на мир шире, заботясь не только о себе, но не делал этого. Просто устало следовал по накатанной колее. Я видела в нем эту усталость от собственной жизни, от занимаемого положения.
– Я такой же, как все вокруг? – тихо, почти без вопросительной интонации прошептал он. Ответа не ждал.
И напрасно. Не стоило связываться с хитрой инопланетянкой. Ключевое слово «мог бы». У любого человека я всегда видела два лица. Первое – общественное, существующее здесь и сейчас такое, каким его вылепила жизнь и окружающие люди. Это лицо наносное, оно всего лишь плод индивидуальной способности человека противостоять невзгодам и приспосабливаться к реальности. Второе – истинное. Человек сам по себе такой, какой он есть, какой он прячется за своим общественным лицом. Я видела истинное лицо Вангьяла и знала, каким он мог бы жить.
Я склонилась к его виску и едва слышно произнесла:
– Ты правда думаешь, что можешь удержать меня силой?
Он резко выдохнул и замер. Намек мой понял верно.
Я коснулась ладонью его щеки, большим пальцем чуть надавила на его нижнюю губу и легко потянула ее вниз. Его тело тут же отреагировало на мои действия. Я чуть пошевелила бедрами, усиливая эффект.
– Думаешь, ты во мне только потому, что у меня нет иного выбора?
Он выгнулся, испытывая болезненное наслаждение от происходящего.
– Я никогда не стану подчиняться тому, кому не хочу подчиниться.
Это я уже произнесла ему в губы. Он вдруг улыбнулся:
– Тебя смешат наши вещи.
Я нахмурилась, не сразу поняв, о чем он. Потом рассмеялась.
– Да. Немного. Они непривычные, простые и очень большие. Очень-очень большие, – растягивая слова, проговорила я.
Вангьял открыл глаза и внимательно взглянул на меня.
– Ты рычишь и шипишь, как дикий зверь. Даже когда говоришь на моем языке.
С нескрываемым наслаждением запустил пальцы в мои волосы.
– Синяя, хищная, независимая… Ласковая. Пойдешь утром со мной.
– Куда? – формулировку его последней фразы пропустила мимо ушей. Если человек рос в положении «хозяина», то иначе высказанных просьб ждать не стоит.
– В совет промышленников.
– Зачем?
– Я так хочу.
Я рассмеялась:
– Весомый аргумент.
– Переведи, – нахмурился он, услышав мое «рычишь и шипишь».
– Не переведу.
То, что я его по-детски дразню, понял. Схватил меня за талию и пересадил на пол – на этом этапе я вновь смеяться начала. Сохранять серьезную мину не получилось. Когда вскочил на ноги сам и меня резко на руки подхватил, я взвизгнула. И еще сильнее запищала, когда изобразил, что сейчас уронит. И уронил.
На кровать. Точнее, изобразил, что уронил. Потом щекотать начал. Я заливалась смехом, пищала и пыталась вывернуться.
– Так и будешь насмехаться надо мной? – с улыбкой приговаривал он. – Все равны у тебя? А на нас смотришь сверху вниз.
Я резко прекратила смеяться, замерла и растерянно уставилась на Вангьяла.
– Правда смотрю?
Он больше не щекотал. Сидел надо мной, опершись на руку, и просто ласково улыбался, глядя на мое лицо.
– Да. Надменно, свысока, иногда с ужасом, брезгливо.